– Я дочь Руля Храброго, сира де Хёрне.
Он ни слова не ответил, и некоторое время они ехали молча.
Вдруг он надменно вскинул голову и сказал:
– Не я ли Сильный, Красивый, Непобедимый? Не я ли всегда буду таким? Да, все подвластно мне в час победы. Раньше я должен был петь в ночной темноте, в стужу и в снег и в ветер, чтобы привлечь к себе девушек, а ныне самая прелестная, самая знатная и красивая пришла ко мне без зова среди бела дня. Это ли не гордый знак моего могущества? Кто равен мне? Никто, кроме бога. Ему принадлежит небо, мне – земля. Я всесилен, все живое подчиняется мне, надо всем живым я торжествую. И пусть обрушатся на меня вражеские полчища, молнии, громы, бури, меня никто не одолеет.
– Одолеет, – ответили на эти гнусные кощунственные слова семь голосов, разом.
То было эхо «Семи великанов»: громко и звучно повторило оно семь раз каждый звук.
– Подумать только, – сказал Злонравный, – эхо смеет надо мной потешаться.
И он захохотал.
Захохотало и эхо, хохотало долго, громко и страшно.
Казалось, Галевину нравился этот шум, он, не переставая, смеялся, и смеху его вторило семикратное эхо.
И Махтельт почудилось, что в лесу прячется по крайней мере тысяча человек.
А собака Галевина очень испугалась и завыла так тоскливо, что Махтельт почудилось, будто в лесу воет по крайней мере тысяча собак, предвещая чью-то смерть.
Конь Злонравного тоже испугался и в ужасе от хохота своего хозяина, многократно умноженного эхом, жалобного воя собаки и своего собственного ржанья заметался, встал на дыбы и, точно человек стоя на двух ногах, пугливо прядал ушами и, наверное, сбросил бы наземь Сиверта Галевина, если бы всадник не пришпорил коня и не заставил его помчаться вперед, минуя чащу, где царило эхо «Семи великанов».
Но Шиммель – и это великое чудо – даже не двинулся с места, а ведь он был молодой конь и легко мог испугаться.
Когда шум утих, Галевин и Махтельт поехали дальше, изредка переговариваясь.
И вместе они подъехали к Виселичному полю.
Глава тридцатая
О том, как Махтельт приехала на Виселичное поле
Махтельт увидела шестнадцать повешенных девушек и среди них Анну-Ми, и все их тела были осыпаны снегом.
Конь Злонравного снова встал на дыбы, забрыкался и в страхе запрядал ушами; а Шиммель заржал и гордо забил копытом по снегу.
И Галевин сказал Махтельт:
– Нечего сказать, верный у тебя друг! Радостно ржет в твой смертный час.
Но Махтельт ничего не ответила и, глядя на бедных девушек, молила всемогущего бога помочь ей отомстить за них.
Злонравный сошел с коня и, взяв в руки золотой серп, встал рядом с Махтельт.
– Пришел твой смертный час, – сказал он. – Сойди с коня и ты.
И в нетерпении хотел снять ее с седла.
Но Махтельт сказала:
– Не тронь, я сойду сама, и если мне суждено умереть, я умру без слез.
– Ты прекрасная девушка, – ответил он.
И, сойдя с коня, она сказала:
– Мессир, прежде чем нанесешь мне удар, сними-ка свой
Но прежде чем Галевин снял свой
И, глядя на бездыханное тело, Махтельт сказала:
– Самонадеянный, ты мнил себя непобедимым, но когда зверь не чует опасности, охотнику легче его убить.
И осенила себя крестным знамением.
Глава тридцать первая
О шестнадцати мертвых девушках и о Повелителе камней
Вдруг голова заговорила:
– Поскачи на конец дороги и затруби погромчe в мой рог, чтобы друзья мои тебя услыхали.
Но Махтельт ей в ответ:
– На конец дороги я не поеду, в твой рог не затрублю; я не пособница убийцам.
– Если только ты не дева, не ведающая жалости, – молвила голова, – приставь меня к моему туловищу и прижми к кровоточащей ране сердце, которое лежит у меня на груди.
Но Махтельт ей в ответ:
– Я дева, не ведающая жалости, я не приставлю тебя к твоему туловищу и не прижму к кровоточащей ране сердце, которое лежит у тебя на груди.
– Дева, – заплакала в ужасе голова, – скорее, скорее вези меня в замок, осени поскорее мое тело крестным знамением. Ибо он вот-вот придет.
И едва успела это голова договорить, как из лесу вышел Повелитель камней, уселся на тело Злонравного и взял в руки его голову.
– Здравствуй, Урод! – сказал Повелитель камней, – что, хорошо ли тебе сейчас? И где твоя былая мощь, мессир Непобедимый? Вот и пришла к тебе без твоей песни бесстрашная дева, от чьей руки ты и принял смерть. Но ты должен снова запеть свою благозвучную песню и призвать ею девушек.
– Ах, не заставляй меня петь, Повелитель камней! – сказала голова. – Я ведь знаю, что мой конец сулит мне тяжкие муки.
– Пой, – сказал Повелитель камней, – пой, трус! ты не плакал, совершая злые дела, а сейчас плачешь в ожидании страшной кары, пой, Урод!
– Ах, сжальтесь, сеньор! – взмолилась голова.
– Пой, – приказал Повелитель камней, – пой, час божьего суда настал.
– Сеньор, не будьте ко мне 'так жестоки в этот злосчастный час!
– Пой, Урод! – сказал Повелитель камней, – пой, пришел час расплаты!
– Что ж, я буду петь, – плача, сказала голова, – буду петь, ибо вы мой господин.
И голова запела волшебную песню.
И по лесу сразу разлилось благоухание цинамона, ладана и майорана.
И шестнадцать девушек, услышав песню, спустились с виселиц и подошли к телу Злонравного.
И Махтельт, осеняя себя крестным знамением, смотрела как они шли, но ей совсем не было страшно.
И первая девушка, дочь бедного дурачка Клааса, Пёсобоя, взяла золотой серп и, вонзив его в грудь Злонравного под левым соском, вынула из нее рубин. Рубин этот девушка приложила к своей ране, и прекрасный камень, растаяв, разлился в ее груди алой кровью.
И голова закричала пронзительно и жалобно.
– Вот так кричали и бедные девушки, когда ты их злодейски отправлял на тот свет, – сказал Повелитель камней. – Шестнадцать раз ты убивал, шестнадцать раз ты будешь умирать, не считая той смерти, что уже настигла тебя. Твой крик – это скорбный вопль тела, которое покидает душа; шестнадцать раз ты исторгал этот вопль у других, шестнадцать раз ты сам будешь так кричать. Пой, Урод, зови к себе девушек и отмщение!
И голова опять запела волшебную песню, а первая девушка спокойно скрылась в лесу, точно живая.
И вторая девушка подошла к телу Злонравного и сделала с ним то же, что и первая.
И голова снова закричала предсмертным криком.
И рубин в груди девушки снова превратился в прекрасную алую кровь.
