— Ты про пули и остальное ему ничего не сказывал?
— Как ты и велел, ни слова. Да и не взялся бы я за заказ, но как отказать бояричу? Это, почитай, самому полковому воеводе отказать, ведь ясно, что своих боевых холопов вооружить хотят.
— И что, так ничего и не спрашивал?
— Спрашивал, как же. Все допытывался, нет ли какого секрета в том, что твои хлопцы так метко стреляют. Но я сказал, что про то не ведаю, а метко стреляют потому, наверное, что целую прорву пороха извели.
— Нормально. Нечего про все рассказывать. Во сколько работу-то ты оценил?
— Дак два рубля за одну переделку, пистоль ли, мушкет — без разницы.
— Неслабо.
— Не нравится, пусть идет к другому мастеру.
— Это все хорошо, да вот только один лишь комплект для нарезки резьбы подороже стоит, чем вся эта работа. Я думаю рублей в сто пятьдесят оценить.
— Серьезно. Но как быть, даже не знаю. Рук не хватает. А Градимир сказывал: когда с этой партией уложимся, он еще подвезет.
— Понятно. Выходит, всех холопов перевооружить решил. Да-а, это надолго. А я хотел тебя отправить в Рудный. Нужны новые станки, коли серьезно о мануфактуре задумываться. Хотя бы еще по одному. Пора налаживать постоянное изготовление инструмента, ставить на поток. Он ведь не вечный, замена потребуется, да и что-то мне подсказывает, что потребность в нем великая возникнет. Опять же нужно будет много видов. Так что работы достанет.
— Эка ты удумал. А кто на тех станках работать будет? Нас и на эти хватит. Выходит, учить кого-то надо, а стоит ли секрет из рук выпускать?
— Все одно станки заказывать нужно. Сейчас деньга еще есть, но серебро — это дело такое: утечет сквозь пальцы — и не заметишь. А так — станки уж будут.
— Тоже верно.
— Слушай, а как у приютинских дела?
— Да как дела… Плохо. Урожай-то обещался быть небывалым, только в самый важный момент градом поля побило. Почитай, больше половины семей уж полочки присматривают, куда будут зимой зубы складывать, а тут еще и долг боярину Смолину. Тот, понятное дело, не изувер, понимание имеет и ничего с них требовать не станет…
— А глядишь, еще и пособит, чтобы зубы на месте остались, — задумчиво дополнил кузнеца Виктор.
— Все так. Только долг от того возрастет.
— Ты вот что, Богдан. Пособить бы соседям, а то ведь и до беды недолго.
— А тебе-то зачем? Уж не хочешь ли сам страдальцев прибрать?
— Сам же сказываешь — помощники нужны, да такие, чтобы не разбежались, — невольно отведя взгляд, проговорил Виктор.
— Выходит, решил похолопить по-соседски.
— Вот только не нужно так на меня смотреть, — вскинулся Волков. — Им той участи все равно не избежать, а со мной могут еще и вольными стать.
— Не понимаю, какой тебе прок от этого?
— Самый прямой. Как думаешь, много ли таких, как наш Горазд и семья его, что остались не у дел и готовы работать, как они? Вот то-то и оно. Поди найди еще таких. Крестьянина от землицы не оторвешь, детки едва подрастают — сразу помощниками становятся, никто их к нам на мануфактуру не отпустит, к делу приставят. По-любому холопов выкупать придется. Так лучше уж эти. К тому же прав ты: получится, что и по-соседски, потому как у меня они откупятся, тут тебе объяснять ничего не надо, сам ведаешь, что не вру.
— А тебе зачем? Как откупятся, так и уйдут.
— Э-э, нет, не так все просто. Пока откупятся, не один год пройдет, а коли к делу приставим с малолетства, так на землю хорошо, если один из десятка уйдет. Вот и получим токарей, которым и работать-то, кроме как у нас, негде, и детки их потом на смену придут, потому как дети почти завсегда дело отцов повторяют. Бабам тоже можно будет занятие придумать, да хоть ту же ткацкую мануфактуру. И нам польза, и люди будут жить не хуже, чем раньше.
— Выходит, полностью от земли отрывать.
— Не насильно. Вернее, поначалу-то… Но потом — вольному воля.
— Может, и прав ты. Хорошо, я разузнаю.
— Только поаккуратнее там, по-соседски.
— Да понимаю я.
— И про Рудный помни. Ты там уж все знаешь, а мне и некогда, и светиться пока не следует, незачем сторонним знать, что хозяин тут я, даже приютинцам.
— Мести опасаешься?
— Набедокурил я изрядно, Богдан.
Беляна не знала, в какой угол сына пристроить и как ему еще угодить, он же в ответ только отшучивался да отнекивался. Чего уж, давно взрослый, от такой опеки поотвыкнуть успел, а в последние месяцы и вовсе чуть ли не дикарем сделался. Девки переглядываются, смешки сыплют, а он только и знает, что краснеть. Потом вдруг заметил, что не безразлично ему девичье внимание, уже и сам поглядывает на них да старается их тайные взгляды перехватить. Вот и его отпускать начало. Правда, как только вспомнит Веселину, тут же становится хмурым, как небо перед дождем, но длится это уже недолго. Молодость и, самое главное, жизнь постепенно берут свое.
Проснувшись поутру, чуть свет, не утерпел: подхватился и направился помочь управиться по хозяйству, с удивлением обнаружив, что мальцов на подворье не видать. Только Зван, широко зевая, повстречался ему на крыльце. Он стоял последнюю смену, умаялся дальше некуда. Предрассветная смена — самая тяжкая, в сон так и клонит, но у парней отношение к службе самое серьезное, потому как Виктор без утайки рассказал, насколько сильно сейчас гульды хотят получить их шкуру. Да ладно, не впервой, с тех пор, как в леса подались, до них кто-нибудь постоянно желает дотянуться, но пока руки коротки. А чтобы и дальше ходили несолоно хлебавши, парни и поостеречься могут.
— Чего вскочил ни свет ни заря? — удивился Зван.
Уж больше месяца Горазд и Виктор перестали опасаться ватажников. Вроде и притерлись, да и не получается так, чтобы по одному лезвию ходить и совсем не доверять друг дружке. Страх и недоверие нужны были поначалу, а теперь пришла пора доверия, иначе — конец один.
— А ты мальцов-то не видел? — вопросом на вопрос ответил Горазд.
— В мастерскую убегли, подготовить все. Мишка, тот в Приютное за девками укатил.
— Так а за скотиной-то кто же?.. Вот я их! Ладно, пойду мамке помогу.
— Так это…
— Чего?
— А-а… да ничего. Пойду Кота поднимать, его смена.
Горазд, ничего не ответив, направился в коровник. Странный какой-то сегодня Зван. Наверное, с недосыпа мысли в кучу собрать не может. Передернув плечами (утро сырое и зябкое, осень уж почти), он пробежался до постройки и уже взялся было за ручку, но вдруг замер как вкопанный. Что это? Из-за двери послышался игривый женский смех, донеслось мужское ворчание, глухо стукнуло ведро, опять ворчание, но теперь уже недовольное… и снова женский смех:
— Богдан, осторожнее, медведь! Молоко опрокинешь.
Поначалу у Горазда еще было сомнение. Хотя чего сомневаться? Девок Мишка еще не привез, иных женщин на подворье нет, но вот поверить в то, что слышали уши, никак не мог. Когда же узнал голос матери, последние сомнения развеялись окончательно. Словно пелена на глаза упала, все в каком-то красном цвете, губы сами ощерились в зверином оскале. Вот, значит, как! Дверь отлетела в сторону, словно ее ураганом распахнуло. Вот они, стоят, обнявшись, и не просто обнявшись, а слившись устами, и мать… Его мать льнет к другому мужчине!
