Ни прибавь. Ни убавь. Сколько жизни короткой. Сколько глупых забав. Сколько веры убитой. И детей в детдомах, Что по мне – позабытой – Тонко плачут впотьмах. ДЕТСКИЙ ДОМ Стоит в Сибири детский дом на мерзлоте железной. Слепым от инея окном горит над зимней бездной. Иглой мороза крепко сшит, кольцом печали схвачен, Он уж давно детьми обжит – и смехом их, и плачем. Светло, и скатерка чиста, и поровну всем супа… А супница уже пуста, и в хлеб вонзают зубы… Вон тот пошел из-за стола: добавки дать забыли!.. Его соседка привела, когда отца убили. Смуглянка – мышкой ест и пьет и крошек не роняет. Теперь никто ее не бьет, на снег не выгоняет. Вот на закраине скамьи сидит мальчонка робкий… Он был рожден в семье, в любви! Конфеты – из коробки!.. Пред ним казенные столы, из алюминья ложка… Его в машине привезли – пожить совсем немножко. А эта – словно в забытье уходит каждой жилкой… Мать отказалась от нее, еще крича в родилке. Они сидят, едят и пьют, они себя не знают – Куда пришли и с чем уйдут, как пахнет печь родная. И няньки в ночь под Новый Год в их катанки на счастье Кладут, крестя дрожащий рот, в обертке жалкой сласти. Ну что же, растопырь ладонь, дитя! И жизнь положит В нее и сахар, и огонь, и страсть, и смерть, быть может. Положит сребреников горсть, постелит на соломе – И будешь ты у ней, как гость На празднике в детдоме. ЗОЛОТАЯ ЖАННА Горький сполох тугого огня средь задымленного Парижа – Золотая мышца коня, хвост сверкающий, медно-рыжий… Жанна, милая! Холодно ль под вуалью дождей запрудных? Под землей давно твой король спит чугунным сном непробудным. Грудь твоя одета в броню: скорлупа тверда золотая… Я овес твоему коню донесла в котоме с Валдая. Героиня! Металл бровей! Средь чужого века – огарок Древних, светлых, как соль, кровей! Шпиль костра и зубчат, и жарок. Пламя хлещет издалека – волчье-бешеное, крутое. Крещена им на все века, ты сама назвалась – святою! И с тех пор – все гудит костер! Красный снег, крутяся, сгорает! О, без счета твоих сестер на твоей земле умирает! За любовь. За правду. За хлеб, что собаки да свиньи съели. И Спаситель от слез ослеп, слыша стон в огневой купели – Бабий плач, вой надрывный, крик хриплогорлый – ножом по тучам: Золотой искровянен лик, бьется тело в путах падучей! Вот страданье женское! От резко рвущейся пуповины – До костра, чей тяжелый плот прямо к небу чалит с повинной! Стойте, ангелы, не дыша! Все молчите вы, серафимы! Золотая моя душа отлетает к своим любимым. И костер горит. И народ обтекает живое пламя. Жанна, милая! Мой черед на вязанку вставать ногами. Ничего на страшусь в миру. Дети – рожены. Отцелован Мой последний мужик. …На юру, занесенном снежной половой, На широком, седом ветру, от морозной вечности пьяном, Ввысь кричу: о, я не умру, я с тобой, золотая Жанна! С нами радость и с нами Бог. С нами – женская наша сила. И Париж дымится у ног – от Крещения до могилы.
