За ледовую пулю колчаковских винтовок… За бруснику-кислушку автобазных столовок… За зеркальный осколок декабристских трельяжей, За шматок облепихи!.. За верблюжию пряжу Забайкальских метелй, – ах, мой Будда, а я-то – С ним – навытяжку – рядом, наподобье солдата! Он базарный художник!.. торговал он и мною, Моей шкурой лошажьей, омулевой спиною; Мне пощечину утром как влепил – я запела, Нож надел мне на шею – я и снять не успела… Будда!.. Ты, Шакьямуни!.. Помоги!.. Распласталась Лягушонком в дацане, видишь, бью я на жалость: Вся любовь человечья – это створки перловиц, Больно рвем их, осклабясь, ловим жемчуг былого, А о будущем – жмурясь!.. позаткнув крепко уши!.. – Не видать и не чуять, на вдыхать и не слушать, Только знать, что Любовник был с Любовницей вместе Ночь одну, две ли ночи, – дольше – много ли чести!.. Будда!.. гладкий пупок твой, пятки – ртом я горячим Простегаю!.. над нежной маской смерти – заплачу: Зри своим Третьим Глазом – я не Белая Тара! Колдуну-малеванцу я, мой Боже, не пара… Я сезонка, поденка. Бельевая корзина. Я железнодорожка. Мое имя Марина. Я с путейцами – водку. Я с обходчиком – чаю. Твое, Будда, рожденье в феврале отмечаю!.. Будь здоров!.. ……………….умоляю… пособи мне, щербатый… Ты же можешь, Майтрейя… мы – твои все козлята… сделай так… чтобы я с ним на постели сплеталась… чтоб без запаха красок во припадке металась… чтоб он в кружке монгольской мне заваривал мяту… чтобы жил без меня он – как на камне распятый, а Звезда ледяная ему печень клевала… чтоб ему было мало… – все меня!.. – было мало… всю-то жизньку-жизнешку, всю судьбу-то-судьбишку – до того, как гвоздями заколотят мне крышку, – слышишь, ты, доходяга, медный, прозеленелый?!,. – Я люблю его душу. Я люблю его тело. Ты прости, Гаутама, мальчик, если позволишь – Я тебя поцелую!.. …Я целую – его лишь. Цзанг-и-донг – на морозе. Четки-слезы струятся. Куржаком не обвиться. Никогда не родиться. Никогда не расстаться. ГРАД КРАСНОЗВЕЗДНЫЙ Пятиконечная, прорезанная в снегу – кровавыми ступнями, Пятисердечная, истерзанная когтисто-острыми огнями, Остекленело вязь считающая венца кровей – под микроскопом! – И чистокровной – стопку ставящая, а инородцев – в топку, скопом, – Остервенелою духовностию хлестающая скотьи спины, Над башней танка — златокованною главой – глядящая чужбины, Ну что, Столица, ночь сжирающая горящей смертью небоскреба, – Война! Молися, умирающая, у красномраморного гроба. …Я пришла к тебе, я пришла к тебе, скарб крылатый приволокла на горбе. Щенком доползла: зубами – за кумач. А старухи в церкви мне бормочут: не плачь. То ли еще грянет. Земля загудит. Саранча из расщелины земной полетит. Металлические стрекозы. Стальные пауки. Ржавые гусеницы – толще руки. Накипь белых глаз хлынет через край. На снегу пластаясь, крикну: не стреляй! Ведь она живая, нечисть-война. Она в красный Мир, как сука, влюблена. А, да ты Москва! – на исходе дня – куском снега в горло – спаси меня; А, да Краснокаменная – на исходе зла – прими работяжку без рода-без угла: А и все богатство – мертвый сын в земле, примета особая – шрамы на челе, Ладони – в мозолях; сожму – что деньга, твердые!.. …Война. Брусничные снега. …Да мы революцьями сыты – вот так. Заелись. Отрыжка – дымами Вонючих атак. Красный выкинут флаг. И белый – сквозит между нами Рыдающим Ангелом. Прет броневик в морозную тьму – кашалотом. Живая, Война!.. Зверий сдавленный крик. И люди слепого полета. Сгущенки, тушенки, – забиты склады! Кто оптом купил – содрогнется. Ах, пороты у Революций зады, и розга соленая гнется… Что, пули, что, дуры?! Над ухом свистит. Дверь выбита молотом тела. Я прячусь в подъезде. Я вижу: горит все то, что плясало и пело.
