Отъ Земли Чудской до Земли Даурской Линзой слезной меряла гать… Анъ какъ вышло: Ксенькою Петербургской На кладбище чухонскомъ внезапно – стать. Спать въ болезныхъ платкахъ подъ глухимъ заборомъ. Хоромъ выплакать – бред Одинокiй. И пить самогонку съ воромъ, Ему счастья желая и много летъ! И везде – ахъ, охальница, Охта, стужа, Плащаница чернаго Суднаго Дня!.. – Появляться въ залатанномъ платье мужа, Да не мертваго, а – убившаго мя. Помню, какъ хрипела. Какъ вырывалась – Языками огня – Изъ клещей, не знавшихъ, что Божья Жалость Воскреситъ, охраня. И когда… очухалась, – вся въ кровище!.. Доски пола въ разводахъ струй… – Поняла: о, каждый живущiй – нищiй, Всякая милостыня – поцелуй. И съ техъ поръ какъ бы не въ себе я стала. Вся пронзенная грудь. Завернула въ верблюжье отцовое одеяло Кружку, ложку, ножикъ, – и въ путь. Посекаетъ мя снегъ. Поливаютъ воды Поднебесныхъ морей. Мне копейку грязные тычутъ народы. Вижу храмы, чертоги царей. Отъ Земли Чудской до Земли Даурской Вижу – несыть, наледь и гладъ. Вотъ я – въ старыхъ мужскихъ штанахъ!.. Петербургской Ксеньи – меньше росточкомъ!.. а тотъ же взглядъ… Та же стать! И тотъ же кулакъ угрюмый. Такъ же нету попятной мне. Такъ же мстится ночьми: брада батюшки Аввакума – Вся въ огне, и лицо – въ огне. Мстится смерть – крестьянской скуластой бабою въ беломъ, Словно заячьи уши, беломъ платке… А мое ли живое, утлое тело – Воровская наколка на Божьей руке. И все пью, все пью изъ руки Сей – снеги Да дожди; какъ слезы людскiя, пью. А когда увезутъ меня на скрипучей телеге – Я сама объ томъ съ колокольни пробью Въ дикiй колоколъ, бедный языкъ богатаго храма Богородицы, что близъ зимней Волги – убитый медведь… И въ гробу мои губы разлепятся: “Мама, мама, Божья Мать, я намерзлась въ мiру, какъ тепло умереть.” И нетленныя кости мои подъ камнемъ все, кому выпало лютой зимой занедужить, Будутъ такъ целовать, обливать слезами, любить!.. …Я не знаю, сколь мне назначено – сдюжить. Сколь нацежено – стыть. *** – Я всеми бабами была!.. Всеми!.. – Зима дороги замела… Время… – А мужики!.. Сколь ребер, сколь тяжких… – Скусила нить. Утерла боль рубашкой. – А ты их помнишь?.. – Помню. – Всех?!.. – Глыбы.
