— Если лошадь во время пришпоривания подскакивает — вес наездника сильно смещен вперед; а если она брыкается, значит, наоборот, излишне большой вес давит на круп.
Они стояли сдвоенным строем перед воротами, ожидая, когда их пропустят, как вдруг у забора резко осадил свою взмыленную лошадь капрал Кобб и, потрясая перед уланами стопкой бумаг, заорал:
— Пришли! — От истошного крика лошадь под капралом встала на дыбы. — Приказы от военного командования пришли!
Кавалеристы застыли как вкопанные.
Капрал успокоил лошадь, затем, поднявшись в седле, чтобы солдаты могли его лучше видеть и слышать, объявил:
— По приказу командующего Британской армией на восточном фронте лорда Реглана 17-й уланский полк герцога Кембриджского десятого августа отправляется на кораблях «Нептун» и «Генри Уилсон» ВМС Великобритании в порт Константинополя, где перейдет в распоряжение генерал-лейтенанта лорда Лукана и окажет помощь во взятии Севастополя.
Текст донесения на этом не заканчивался, и Кобб продолжал читать, однако дальнейшие слова капрала Синклер не мог расслышать из-за ликования и громкого шума, поднятого драгунами. Одни начали подкидывать шлемы, другие воинственно затрясли в воздухе деревянными шпагами, некоторые даже сделали несколько выстрелов вверх из пистолетов, чем здорово испугали лошадей.
У Синклера начала закипать кровь в венах. Вот оно! Свершилось! Он отправляется на войну! Вся эта муштра, тренировки и мыканье по казармам наконец-то уступят место реальным боевым действиям! Он отправляется в Крым, чтобы помочь Турции спастись от русского царя. В памяти всплыла карикатура, увиденная в газете этим утром, — в ней изображался британский лев в каске полисмена, который бьет русского медведя по спине дубинкой, приговаривая: «Ну все, с меня хватит! Вот тебе!»
Синклер орал вместе со всеми. Тем временем Француз взобрался на ограду и принялся распевать: «Правь, Британия! Правь, Британия, морями!» Песню моментально подхватила дюжина хриплых голосов. Синклер обернулся к сержанту и хотел было на радостях похлопать того по плечу, но внезапно остановился, увидев выражение лица Хэтча.
В отличие от всех остальных кавалеристов Хэтч не ликовал. Он абсолютно не выглядел испуганным или недовольным, но и не проявлял ни малейших признаков воодушевления. Сержант наблюдал за шумихой вокруг с легкой полуулыбкой на губах, но взгляд его был серьезным и немного отсутствующим. Как будто мысленным взором он уже видел, куда их перебросят, и мог предсказать судьбу каждого.
Восторг Синклера поугас, тем не менее он сказал:
— Сегодня великий день, сержант Хэтч, не так ли?
Хэтч кивнул и положил руку лейтенанту на плечо.
— Этот день вы никогда не забудете, — проговорил он тоном больше мрачным, нежели торжественным.
— Никогда, никогда, никогда, — горлопанил Француз, и хор подпевал ему в унисон, — англичанин не будет рабом!
Кто-то схватил Синклера за локоть. Обернувшись, лейтенант увидел Рутерфорда с раскрасневшимся от крика лицом и торчащими в разные стороны бакенбардами. Видимо, новость привела капитана в такой неописуемый восторг, что поначалу он не мог выдавить из себя ни слова и лишь тряс Синклера за плечи.
— Клянусь Богом! — воскликнул он наконец. — Клянусь Богом, ну и зададим же мы им трепку!
Воодушевление капитана вмиг передалось и Синклеру, и он, взяв Аякса под уздцы, отошел в сторону от сержанта Хэтча и вновь предался безумному ликованию. Синклер постарался отмести любые сомнения и нерешительность. Сегодняшний день будет праздником и для лейтенанта Копли, и для боевых его товарищей; ему не хотелось, чтобы кто-то омрачал торжество всякими предостережениями и предупреждениями. Реакция Хэтча напомнила ему поэму Кольриджа, в которой старый моряк останавливает свадебного гостя и вынуждает того выслушать свою страшную историю. В этот день Синклеру не хотелось выслушивать никаких страшных историй; вместо них он предпочел бы услышать, что впереди его ждут великие подвиги и слава. В какой-то момент он и вовсе убедил себя, что именно так все и будет.
Но десятое августа наступит только через два дня, а за оставшееся время предстоит сделать очень многое. Мундир, оружие и прочее снаряжение нужно привести в порядок, вычистить, отполировать и проверить, а лошадей подготовить к длительному плаванию на военных фрегатах. А может быть, армия задействует флотилию новых пароходов, чтобы осуществить переброску в кратчайшие сроки. К тому же потребуется уладить множество житейских вопросов в Лондоне.
В первую очередь предстояло продумать, как сообщить новость Элеонор. Синклер как раз собирался встретиться с ней сегодня днем у пансиона и отправиться в Гайд-Парк, где совсем недавно выстроили Хрустальный дворец. Он рассчитывал весело провести время, погулять под величественными вязами, но жестоко просчитался: наверняка ему вместе со всей бригадой придется остаться в казармах до самого отплытия. Поразмыслив, Синклер решил улизнуть под шумок немедленно, надеясь, что сможет вернуться до того, как его хватятся.
Он препроводил Аякса в конюшню, завел в стойло и выдал любимцу двойную порцию овса и сена. Проведя рукой по белой звездочке на морде коня, Синклер сказал:
— Ну что, увенчаем себя славой?
Аякс склонил голову, словно соглашаясь. Синклер вытер ветошью пот с мускулистой шеи коня и вышел из конюшни через заднюю дверь, где было меньше шансов с кем-нибудь встретиться.
Ему хотелось сменить рубашку или хотя бы умыться, но в таком случае он рисковал застрять в казармах до самого отбытия на фронт. Синклер поспешил к отелю «Савой», возле которого, как он предполагал, наверняка стоит пара свободных кебов. Он нанял первый попавшийся и, плюхнувшись на сиденье, выкрикнул адрес. Кучер взмахнул кнутом, и кеб, сорвавшись с места, помчал по шумным грязным улицам. Синклер впервые смог перевести дух с тех пор, как узнал новость, и теперь принялся размышлять, как сообщить обо всем Элеонор. По правде говоря, новость даже у него самого не успела уложиться в сознании.
Его отец, граф, возможно, обрадуется. Синклер окажется вне досягаемости игорных домов, варьете и прочих увеселительных заведений Лондона, бьющих по карману, и, если только ему не оторвет голову, возвратится в Англию с репутацией солдата, а не вертопраха. Но в чем Синклер был абсолютно уверен, так это в том, что старого графа хватила бы кондрашка, узнай тот, что сейчас сынок направляется в скромные апартаменты на верхнем этаже обветшалого пансиона, которые на пару снимают две малоимущие медсестры.
Самого лейтенанта данный факт, честно говоря, приводил в восторг. Старый граф при каждом удобном случае подсовывал ему дам-аристократок в надежде, что кто-то из них устроит Синклера во всех отношениях, однако лейтенант принадлежал к тому типу людей, которые всегда знают, что им нужно, а нужна ему была Элеонор Эймс. Он понял это в тот момент, как увидел ее в больничном окне.
Когда кеб свернул на нужную улицу и подъехал к пансиону, Синклер бросил кучеру несколько монет и спрыгнул на мостовую.
— Если подождете, я вам приплачу! — крикнул он.
Ступеньки перед входом были разбиты, а замок в парадной двери отсутствовал. Зайдя в дом, Синклер услышал за одной из обшарпанных дверей в дальнем конце вестибюля заунывное подвывание собаки и приглушенную ругань мужчины. На лестнице воняло плесенью, и по мере того как Синклер поднимался, запах становился все более тяжелым, а сумрак сгущался, так как на каждую лестничную площадку выходило лишь по одному крохотному оконцу. Шагая по скрипучему деревянному полу к квартире, которую снимали Элеонор с Мойрой, он заметил, что из-за их двери в узкий коридор скользнул тонкий лучик солнечного света. Это Мойра приоткрыла дверь на несколько дюймов, чтобы посмотреть, кто к ним пожаловал. Поняв, что идет Синклер, она вытянула шею и заглянула ему за спину.
— Добрый день, — проговорила она с явным разочарованием в голосе. — Значит, вы пришли один…
Должно быть, девушка надеялась, что лейтенант привел с собой Рутерфорда. Синклер знал, что капитан пару раз с ней встречался, но в отличие от Рутерфорда Мойра придала тем встречам слишком уж большое значение.
