себя, ни мать не опозорю больше никогда.
— А в море сам захотел или кто посоветовал?
— Конечно сам! Целых два года писал и просился. Вот только теперь согласились меня взять! Это для нас как спасательный круг, удержаться на плаву и не потонуть. Я только о том мечтаю!
— Ступай! Попутного ветра в твои паруса! И никогда не сбивайся с курса! — пожелал Илья Иванович.
Ушли мальчишки из милиции. Нет, они не бежали, не галдели, о чем-то переговаривались, обсуждали случившееся и счастливую развязку, в какую почти не верили.
Криминалист заглянул в кабинет Анатолия Петровича, перед капитаном сидела Верка Пронина. Илья Иванович хотел уйти незамеченным, закрыть дверь, но капитан позвал:
— Иванович! Можно на минутку.
Верка спешно вытерла слезы со щек.
— Чего рыдаем? Или опять скажете, что Анискин виноват? — глянул на Пронину строго.
— Никто не виноват. Самой надо было сюда придти. Но все стыдно казалось. Ну, как сор из избы выносить, неловко. А куда деваться, пришлось,— снова залилась горючими.
— Успокойся, хватит слезы лить. Давай думать, как ситуацию исправить. Она у тебя впрямь поганая!— закашлялся Анискин и попросил:
— Илья! Тут без тебя и Сазонова никак не обойтись! Не поможем, пропадет человек. Ей домашние приготовили одну дорогу — на панель! Даже мамаша туда посылает дочку.
— Подождите, Анатолий Петрович! Я не признаю крутых виражей, сам хочу поговорить с Прониной,— сел напротив Веры, спросил холодно:
— Скажи, что заставило всю дружную компанию залезть в магазин? Почему именно ты, девушка, понимая последствия затеи, убедила ребят пойти на преступление?
— Я только предложила им, никого не уговаривала и не тянула силой. У каждого своя голова на плечах имелась! Мы про то уже говорили! — кивнула на Анискина.
— Но предложила налет именно ты!
— Да, потому что обиделась. Меня обозвали, унизили при всех, и я хотела отомстить.
— Кому? Ты подвела ребят. Могла испортить им все будущее, опозорить всех и каждого навсегда. Неужель не предполагала, что такое не пройдет бесследно.
— Не знала, что попадемся.
— А если бы всех осудили, отправили в зоны? Они это тебе до старости не простили б! Ты сломала б им жизни в самом начале. О том подумала? А их родители? За что наказала всех, кого называла друзьями?
— Тогда хотела отомстить за себя. Ведь ни за что меня опозорили, только за то, что одета ни как другие. Но я живу как мне нравится, не хочу косить под поселковых, одеваться как пещерная старуха. Посмотрите, в городе все молодые так одеваются, и никто не делает им замечаний, не унижают, не оскорбляют. Да и попробовали бы! Там уважают личность!
— Это ты личность? Тогда скажи, на какие средства живешь? Где работаешь?
— Меня никуда не берут, потому что нет восемнадцати. Я всюду просилась.
— Я понимаю! И дело тут вовсе не в возрасте! А именно в том, как одета и как себя ведешь. Ну, в чем ходишь? Вся голая! На плечах кроме лифчика ничего нет. А уж о другом говорить стыдно. Юбка выше задницы, вместо нижнего белья одни тесемки. Когда нагибаешься, тампекс видно. Или сразу гланды. Какой дурак возьмет на работу эдакую пошлость? Да тебя ни в фирму, ни в какую организацию не возьмут. Ну, посмотри на себя в зеркало. Ноги тонкие, кривые, чего ты их заголила? Такие прятать нужно под брюками иль длинной юбкой, чтоб окружающих не пугать. У тебя ни грудь, ни зад не сформировались, сущая гладильная доска, а ты уже их открыла. Зачем? Кого напугать вздумала, своих дружбанов или нашего капитана? Ты на себя со стороны посмотри. Сущий уродец! До настоящей девушки тебе еще дозреть надо.
Анискин слушал Илью Ивановича, не понимая, к чему тот клонит.
— Говоришь, что не работаешь? А откуда у тебя серьги с бриллиантами? Или эта золотая цепь с кулоном? Где и кто купил тебе кольца и перстни, браслет? Все украшения весьма дорогие! — заметил Илья Иванович.
— Мать купила, когда работала.
— Это когда она сумела так одарить?
— Ни за один день. Годами копила. Тогда она заботилась обо мне.
— А теперь что изменилось?
— Она вышла замуж за отчима и меня забыла.
— Случается. Теперь она, наверное, только за собой следит и на тебя никакого внимания?
— Конечно! Нынче она живет только для себя. Меня совсем не видит. Я ей мешаю. И чем старше становлюсь, тем тяжелее в доме. Теперь уже невыносимо.
— Кто обижает? Мать? — сочувственно глянул на Верку криминалист.
— Оба! Мать почти сразу стала ревновать меня к отчиму. Устраивала разборки, гнала из дома. Я убегала от них, куда глаза глядят. Даже в подвале зимой ночевала, чтоб не слышать ее истерик. Ну, отчим вначале не понимал причину и вступался за меня из жалости. Тогда она поднимала бунт и стала грозить, что ночью уроет. Говорила, мол, я ей все печенки прогрызла.
— А кроме матери есть родня?
— Был отец. Теперь его нет.
— Куда же делся?
— Бомжует. Я даже не знаю, живой ли он? Давно его не видела. Он к нам домой не приходит и меня совсем забыл.
— Его прогнали или сам ушел?
— Не знаю. Я со школы вернулась, мать сказала, что отца больше не надо ждать. Он навсегда стал чужим и больше домой не придет.
— Они с матерью плохо жили?
— В последнее время часто брехались.
— Мать при нем спилась?
— Нет. Тогда она не бухала. С отчимом распустилась. Сначала по рюмке, потом фужерами, дальше стаканами, теперь уж из горла. И все мало. Спит с бутылкой под подушкой. Теперь совсем спилась. С нею даже не поговорить. Все время косая. Только и мечтает, как избавиться от меня...
— Почему?
— Ну что тут не понять, к отчиму ревнует.
— А он как к тебе относится?
— Пристает все время. Оно и понятно, надоела ему пьяная баба. Вот и лезет ко мне. Всю ощупал, облапал, исщипал. Сколько раз заваливал, но я не поддалась, хотя по морде много раз получала, а уж упреки и оскорбления всякий день слышу, за каждый кусок хлеба. Он чужой человек, но даже мать говорит в глаза, что мне пора самой зарабатывать и кормить себя как другие. Короче, оба меня в проститутки выпихивают, а я не хочу на панель. Своего Вовку жду. Он служит в армии, просил дождаться. Ему год до дембеля остался.
— Вера, мать знает, что отчим имеет виды на тебя? Ты сама ей жаловалась на него?
— Теперь бесполезно. Она ничего не хочет слушать. Выгоняет меня, я виновата, он ей дороже меня стал. Если когда-нибудь он одолеет, и тогда только я виноватой останусь. Мне хоть в петлю головой влезь. Никому не нужна.
— Ты в школе учишься?
— Нигде! О чем говорить, если жизни дома нет. Хотела в медучилище, да сорвалось,— вздохнула тяжело, и снова слезы покатились по лицу.
— Помочь девчонке надо. Ну, что это с нею творят дома? — встрял Анискин.
— А почему не поступила в училище? Или там конкурс большой? — спросил криминалист.
— Мне отказались помогать,— всхлипнула глухо.
— Странно. Ну-ка, Анатолий Петрович, у вас имеются координаты отчима Прониной и ее матери?
