мыса. Он тайно изучал работу над фигурой, а сам малевал большие бессмысленные абстракции на публику — вот только публики у него не было. Едва взглянув на его наброски фигур, мы назвали его дураком. Он растрачивал свой талант на сюрреализм и экспрессионизм — на так называемую интеллектуальную живопись. Чушь. Мы рискнули предложить ему десять тысяч долларов за портрет — за всю жизнь не видел таких денег. Он закончил картину за месяц. Шедевр. У него сразу появилась собственная студия, деньги в банке, женщины, которых он мог… писать. Под конец он запрашивал семьдесят пять тысяч долларов за портрет.
Она с отвращением фыркнула.
— Если бы не мы, Джон Пленти сейчас рисовал бы пальнем в каком-нибудь приюте для ветеранов.
— И, возможно, был бы жив, — возразил я.
— Это хорошие деньги, — прогремела она, — и из них Джон не больше шести или восьми тысяч платил за одну из твоих несчастных рам.
— Так значит, — сказал я, — Джон удвоил цену на мои рамы за ваш счет.
Она зашипела и умолкла.
Надежно притянув мою руку к подлокотнику посредством двух прочных ремешков, Тедди передвинулся к левой. Ему приходилось держаться так, чтобы не заслонять меня от миссис Ренквист, но, несмотря на это и несмотря на его раны, работал он ловко. Повтори одно и то же много раз, и обязательно научишься.
Миссис Ренквист с презрением проговорила:
— К услугам Джона Пленти были самая известная галерея в городе — галерея Ренквист — деньги в банке и никаких забот. И тут он связался с этой… с этой…
— Бродяжкой? — предположил я. — Помоечницей?
— Помоечницей, — повторила она, словно пробуя слово на вкус. — Мы находим такое определение слишком мягким, однако оно все же приоткрывает вершину айсберга. Джон имел глупость влюбиться в нее, отчего обмануть его стало еще проще. Рени довела его до попытки обмануть нас!
Она вдруг так стиснула колокольчик ладонями, что он придушенно звякнул.
— Нас, свою наставницу, — бормотала она.
Закрепив мне вторую руку, Тедди прошуршал по ковру и исчез в сумраке за троном. Он двигался легко, как полиэтиленовый пакет, гонимый ветром.
— И свою королеву? — спросил я тихо.
Она царственно кивнула.
— Джон Пленти, Рени Ноулс, Томми Вонг — они ослушались свою королеву? — прошептал я так тихо, что не был уверен, расслышит ли она.
Тедди вернулся с двумя хрустальными чашами для пунша и тремя бургундскими полотенцами. Он расстелил полотенца на полу под каждой рукой и на каждое поставил одну из чаш. Третье он постелил мне на колени и заботливо подоткнул концы под бедра.
Взгляд миссис Ренквист еще не вернулся из тех далей, куда она устремила его.
— Они ослушались нас, — просто сказала она.
XXXVIII
Орудием служил изогнутый собачьей лапой инструмент зловещего вида. При отвинчивании одного пинта рукоять расщеплялась надвое, позволяя вставить голубое сменное лезвие, напоминающее обычную двустороннюю бритву. Тедди поигрывал им, словно разминаясь перед игрой в «ножички». Вытянув руку ладонью вниз, он клал инструмент на тыльную сторону, потом резким движением выдергивал руку из-под открытого лезвия и ловил рукоять так, что рука оставалась обращенной ладонью вниз. Не делая паузы, он подкидывал его из-за спины вверх через левое плечо и ловил за рукоять левой рукой. Ошибка неизбежно привела бы к глубокому порезу. Не такому страшному, как раны на лице, но весьма неприятному.
— Ловко, — похвалил я. — Ты словно видишь сквозь струпья.
Гнилые прокуренные зубы Тедди превратили его уродливую усмешку в рентгеновский снимок головы пираньи.
Его доблести были налицо, а вот свои мне еще предстояло проявить.
Тедди извлек короткую отвертку и принялся менять лезвие. Вынув старое, затупившееся и покрытое пятнами крови, он вставил новое, блистающее, как сплав, приготовленный из тысяч африканских фиалок. Использованное лезвие Тедди сбросил в чашу для пунша: оно соскользнуло по одной стороне, с разгона взлетело на противоположную и снова упало на дно, как попавший в ловушку паук.
— Это нож ковровщика, — заметила миссис Ренквист, открывая жестяную коробку сигарет. — Тедди предложил его нашему вниманию. Мы нашли это орудие превосходящим все прочие.
Она выбрала сигарету и повела вдоль нее носом.
— Тедди прежде расстилал ковры.
Тедди поднял на меня взгляд. Пройдет какое-то время, прежде чем его печальные глаза приспособятся к новому уродству.
— Ты порочишь свое ремесло, мальчик, — сурово упрекнул я.
Тедди гневно выпятил челюсть.
Миссис Ренквист улыбнулась поверх сигареты.
— Оно разрезает самые толстые ковры с одного движения, но ковровщики часто по ошибке режут себе ладони или колени. Поэтому они любовно называют этого опасного, по полезного помощника «Кровавая Мери».
Она поднесла кончик сигареты к пламени свечи.
— Не без некоторого трепета, заметим мы: примерно в таком тоне человек может говорить о ручной гремучей змее.
— Думается, столь экзотическая компания могла бы выбрать что-нибудь немного более фетишистское.
— О, мы испытывали самые разнообразные эффекты. У Аттика, например, есть любимый кинжал. Он тебе не показывал?
— Это так называется? Нет, не показывал. Он демонстрировал только свое искусство юби-вадза.
Миссис Ренквист улыбнулась.
— Этот нож традиционно применялся для кастрации овец.
Она поджала губы и втянула в себя излишки дыма, плававшего у ее лица.
— Беда в том… — она задержала дыхание, — что большинство лезвий слишком быстро тупятся при обстругивании человеческой кожи.
При обстругивании. Я это слышал.
Она громко вдохнула.
— Человеческая кожа удивительно прочна. Спроси любого хирурга. Как и бумага. Трудно поверить, что от резки бумаги или кожи лезвие притупляется, но так оно и есть.
Несмотря на удушающий запах пачулей и благовоний, дымок сигареты долетел до меня и я различил в нем смесь табака с так называемым «смоляным героином». Подобно тому как настоящий китаец палочками забрасывает в рот три-четыре порции еды и только потом начинает жевать, миссис Ренквист три или четыре раза резко затянулась от сигареты и вдохнула дым в глубину легких прежде, чем надолго задержать дыхание. При выдохе дыма почти не было.
Тедди затягивал винт в рукояти «Кровавой Мери».
— Трудность в том, — неожиданно продолжила миссис Ренквист, — что нам приходилось то и дело затачивать кинжал. Каждый раз, как возникала потребность в его услугах, нам приходилось терять время на заточку. Аттик настаивал, чтобы нож готовили на месте. Это очень замедляло действие. Правда, в этом была и положительная сторона: вы можете вообразить отрицательное влияние на жертву.
Жертва. Я это слышал.
