— А мне — костюм бабочки! — клянчила Сабина. — Я уже не хочу быть царевной.
Монахиня нарисовала два легких воздушных костюма и, подняв голову от бумаги, отыскала глазами Гельку.
— А тебе я рекомендую костюм подсолнечника. Желтый и коричневый цвета будут хорошо гармонировать с рыжими волосами.
Гелька, с обожанием посмотрев на сестру Барбару, раскрасневшись от радости, прошептала:
— Хорошо… Пусть будет подсолнечник!
Ксендз-катехета взял разрисованный лист бумаги из рук монахини и поднес его ближе к свету.
— Очень удачно, — сказал он. — Если так и дальше пойдет, то девушки — «рыцари господа Христа» заберут все премии.
— Прошу не толпиться! — раздался вдруг голос настоятельницы. — Почему девочки не на своих местах?
Сестра Барбара поспешно поднялась с лавки.
— И сестра не в детском саду? — удивилась матушка. — Разве детский сад уже закрыт? — Она бросила беглый взгляд на разложенный на столе чертеж костюма. — Прошу каждую из вас, кто желает быть на вечере, проставить на листке бумаги полностью имя и фамилию и описать проект своего костюма. И прошу не начинать никакой работы над костюмами, пока проекты не будут утверждены. Может быть, ксендз соблаговолит пройти в переговорную?
— Интересно, что она с нею сделает? — прошептала Янка, глядя вслед удаляющимся.
— Кто и с кем?
— Ну, матушка с сестрой Барбарой. Ведь матушка этого так не оставит.
— Чего же именно?
— Ох, и нудная же ты! Не знаешь, что ли, что ксендз только ради сестры Барбары устраивает весь этот вечер?
— И сестра Барбара одна будет есть весь ужин?
— Дура ты!..
Янка помчалась в белошвейную: звонок сзывал воспитанниц к опостылевшим кро?снам.
«Конечно, для Янки я — дура, — размышляла я, глядя в окно. По двору, в направлении хлева, шла Гелька и держала в руках подойник. — И это еще называется дружбой?»
А дружбой называлось то, что мы с Янкой в одной паре ходили в часовню и костел, что с нею прогуливалась я иногда по коридору, с нею менялась таинствами четок, вместе с нею стояли мы на коленях во время молебствий! Гелька, казалось, не обращала на нас внимания. Бегала, занятая то одним делом, то другим, бранилась с монахинями, пеклась о наших малышках. Лишь по временам она останавливалась у окна и, расчесывая пальцами волосы, глубоко задумывалась над чем-то или убегала на чердак и там своим печальным голосом затягивала какую-то песню. Я тосковала по Геле и завидовала ее привлекательности, которой даже Янка и та могла позавидовать.
…Я выбежала из коридора и тоже направилась к хлеву.
— Ты одна? — прошептала я, прикрывая двери.
Гелька не ответила, продолжая молча доить корову.
— Слушай, Гелька, — начала я, опершись о коровий бок и стараясь говорить так, словно бы между нами ничего не было. — Янка сказала, что ксендз устраивает этот вечер ради сестры Барбары.
— Потому что Янка — барахло. А ну, стой, Красуля!
— И чего ты злишься? Почему Янка барахло?
— «Железнодорожники — это не слишком изящное общество», — выдавила Гелька из себя, копируя бархатистый голос Янки.
У меня даже перехватило дыхание.
— Ты подслушивала…
— В самый раз! А то мне больше нечего делать, как только таскаться за вами по кладбищам.
Итак, она знала все!.. Мне захотелось провалиться сквозь землю.
— Думаешь, она только тебя хотела поймать на удочку? Спроси, кого хочешь… И что ты на меня глаза так таращишь?
— На какую удочку?
— Иди-ка отсюда, не раздражай меня. Стой ты, скотина! Ишь, как хвостом размахивает. А молока дала всего три кружки.
Гелька отставила подойник в сторону, вынула из внутреннего кармана юбки маленькую фляжку и осторожно наполнила ее надоенным молоком. Потом закрыла ее пробкой и снова спрятала в карман.
— Дай! — жадно протянула я к ней руку.
— Еще чего! Это для Сташки.
— Однако сестра Романа измерит и узнает, что ты украла.
— А я долью дождевой воды. Дождевая вода — небесная роса — сестричкам не повредит. В худшем случае прочистит им кишки.
Не обращая больше на меня внимания, Гелька схватила щетку и начала чистить вымазанный навозом коровий бок.
Я вышла из хлева, громко хлопнув дверью, чтобы затем в прачечной, в полном одиночестве, обдумать горькие Гелькины слова.
Нет! Янка вовсе никакое не барахло! Она просто любит путешествовать, знает людей и жизнь; а мы для нее — лишь недоразвитые приютские девчонки.
Я вспомнила, как Янка появилась у нас в монастыре.
Было это после рождества. В первый же вечер она повесила в умывальной ослепительно-белое льняное полотенце, вытащила из бумажной обертки туалетное мыло, вымыла под краном грязную тарелку и поставила ее, излучающую приятный черемуховый аромат, на подставку, рядом с шестью, отбитыми по краям, тронутыми ржавчиной мисками.
Весть об этом облетела всю спальню, поднимая с коек наших девчат. Столпившись в дверях, мы с удивлением глядели на сокровища, которых еще никогда не видели эти стены, образующие так называемую умывальную комнату.
— Зачем ты повесила это полотенце? — спросила Гелька, заметно нервничая.
— Для вытирания.
— Чего?
— Лица.
— Ага. А это мыло?
— Для мытья лица.
— Так, так. А для мытья ног ты тоже взяла мыло?
— Для мытья ног у меня есть мыло Шихта.
— А частый гребень для вычесывания вшей ты взяла?
Мы принялись хохотать. Но Янка спокойно ответила:
— Все гребни у меня здесь, — она подняла руку и показала льняной мешочек, болтающийся на шнурке вокруг запястья.
— И там у тебя еще что-нибудь есть? — Гелька не без усилия решилась на последний ошеломляющий вопрос. — Может, одеколон?
— Если у тебя есть желание подушиться, то пожалуйста, — и Янка запустила руку в кошелек.
— А-а-а, — выдавили мы из себя какой-то нечленораздельный звук, пораженные одним видом флакона с серебряной пробкой.
— К концу путешествия у меня осталось немного. Может быть, хочешь? — любезно предложила Янка, протягивая Гельке флакон.
Гелька покраснела от удовольствия, однако она не была бы сама собой, если бы с хода не отрезала:
— Здесь подобные вещи надо жертвовать сердцу Иисусову, а самим мыться водой из-под крана и вытираться тряпкой.
Выведенные из равновесия всем увиденным, мы побрели вслед за Гелькой, назад, в спальню. Когда
