Зоська заметила, что Янка пришла из умывальника с пустыми руками, она даже соскочила с койки.
— Ты что, мыло и полотенце оставила в умывальне?!
— Конечно!
И этим она окончательно обезоружила нас.
Целую ночь девчата бегали в умывальную, желая собственными глазами убедиться в том, что сказочное богатство Янки все еще находится на месте.
И оно находилось… Оно так и осталось на месте. Мыло и полотенце не могли исчезнуть, бдительно охраняемые несколькими десятками пар глаз.
Янка ела затхлую кашу без жадности, но и без отвращения; с холодным любопытством присматривалась она к сестре Романе, которая собирала разливательной ложкой тараканов в печи или вычесывала вшей у малышек; новенькая даже охотно соглашалась ходить за рассолом на скотобойню. Ее скромное поведение, приветливость и доброжелательность по отношению к окружающим вселили в нас убеждение, что она необыкновенная и может чувствовать себя одинаково свободно как в шикарном монастыре, так и в жалкой спальне под самой крышей.
— Янка или делает вид, что не видит, какая здесь грязь, как здесь тошнотворно, до одурения воняет, или ей просто нет до всего этого никакого дела, — заявила Гелька после долгих размышлений.
— А до чего же ей есть дело? — спросила я.
Гелька повела плечами.
— Не знаю. Может быть, до того, чтобы жить удобно.
В нашей серой одноцветной компании Янка заметно отличалась от всех, казалась великолепной и блестящей. Ее богатства — полотенце, ночные рубашки, одеколон, ее знание большого света (Янка бывала в Кракове, Величке, Ченстохове и Ярославе) вселяли в нас удивление и уважение. Одна лишь Гелька не поддавалась обаянию новенькой, но и она помалкивала, отодвинутая в тень необыкновенной девушкой, какою, несомненно, была Янка.
Занимаясь делами в белошвейной мастерской, Янка приводила в восхищение сестру Юзефу. Сентиментальные пани-заказчицы подкидывали к счету двадцать — тридцать грошей, а то даже и злотувку, если им вручала упакованный товар хорошенькая стройная воспитанница с черными длинными косами и правильными чертами лица.
— А это тебе на яблочки… — шептали пани, всовывая гроши в девичью ладонь.
Сирота учащенно, хлопала длинными ресницами и стыдливо улыбалась:
— Бог вас отблагодарит.
Провожаемая любопытными взглядами девушек, Янка непринужденной походкой проходила через всю мастерскую и с высокомерной улыбкой на лице бросала только что полученную монету на серебряный поднос перед алтарем божьей матери.
Никто так, как Янка, не мог расхвалить товар нерешительной клиентке, угодить вкусам слишком требовательной дамы, а слишком капризную склонить к восхищению, слишком скупую — к покупке ненужной ей вещи и вообще придать всей белошвейной мастерской вид модного ателье.
Со временем и Янка, как некогда Йоася (когда на нее нашло «божественное призвание»), начала получать с кухни различные лакомства, делаться «исключением».
С такой жизнью, какая была в нашем приюте, мы мирились, лишь поскольку всем нам было одинаково плохо, и ни одна из нас не имела права увиливать от этих трудностей. Появление же каких бы то ни было «исключений» приводило девушек в бешенство. Тем не менее ни одна из нас не подняла голоса против привилегий Янки. По единодушному мнению воспитанниц, Янка заработала себе право «исключительности» теми подачками, которые она получала в мастерской от клиенток и которые отдавала на содержание сирот, не оставляя лично себе ни гроша. Она же, в свою очередь, ко всем относилась одинаково — со снисходительной вежливостью и доброжелательностью, в которой сквозило пренебрежение.
И вот теперь, когда все меньше дней оставалось до долгожданного вечера, Янка окончательно завоевала симпатии девчат, рассказывая им о великолепных одеждах, выдумывая украшения к костюмам, вырезая по ночам папильотки для воспитанниц и разжигая их воображение картинами карнавальных увеселений, на которые она — в глубине сердца ни одна из нас в это не верила — якобы тайно убегала из приюта в Кракове.
— Лилия, маргаритка, белая роза, вера, надежда, любовь — вот уместные костюмы, — сообщила нам сестра Алоиза. — Никаких нимф, русалок, эльфов, царевен. Матушка-настоятельница была удивлена, что вам могло прийти на ум нечто подобное!
Девушки повесили носы. Я подняла руку.
— Что ты хочешь, Наталья?
— А могут быть костюмы святых дев?
Вопрос застал монахиню-воспитательницу несколько врасплох. После минутного раздумья она ответила:
— Конечно. Думаю, что матушка-настоятельница не будет иметь ничего против этого. Вы могли бы выступить как святые мученицы, с соответствующими эмблемами мученичества. Это даже принесло бы пользу и другим, которые, к сожалению, не разбираются в подобных вопросах.
— Разумеется, — с облегчением подтвердила я и села на свое место.
Снег таял. Воздух, согретый гальным ветром, предвещал весну. Возле монастыря лежали грязные кучи снега; но по ночам девчата скулили от холода.
— «…Пробудись, зачем спишь, о боже, пробудись, а не отвергай навсегда…»
Зуля, напевая тоскливым голосом, на четвереньках натирала пол в спальне.
Кончив пение, она принялась декламировать:
— «Начинаем святой пост сорокадневный…»
«И в самом деле, уже немного времени осталось до среды», — уныло раздумывала я, перегрызая нитку, которой метила идущие в стирку передники. Вокруг меня лежали горы грязной и драной одежды, застоявшийся воздух пах мышами. Я подперла голову руками и ловила всевозможные отзвуки, проникавшие на чердак через тонкие стены…
— «Пробудись, зачем спишь, о боже…»
Снизу долетали визгливый смех сестры Дороты и погромыхивание бельевого катка. Жужжание швейных машин в мастерской заглушали тонкие голоса ребятишек из детского сада.
— «Пробудись, а не отвергай навсегда…»
— Не ходи сюда, Янка, а то заляпаешь пол, — послышалось из спальни.
— Так не натирай.
— Возьму на себя грех, если не послушаюсь сестры Алоизы.
— Никакого греха на себя ты не возьмешь. Разве в числе десяти заповедей есть такая: «Помни: каждую неделю надо пол натирать»?
— Постыдилась бы так богохульствовать!
— Жаль только, что голос у тебя такой хороший…
Мне уже надоели вонючие фартуки, и, бросив их, я побежала в спальню.
Янка лежала на койке, наблюдая из-под полузакрытых век за тем, как Зуля на четвереньках ползает по полу.
— «Как прекрасны святыни твои, о боже…»
— Послушай, какой голос у этой малышки, — обратилась ко мне Янка. — Она могла бы петь в опере.
— В опере?! Что ты говоришь?!
Янка села на койке.
— Разумеется! Способные девчата из городов всегда идут в хор или балет, учатся пению, танцу, ритмике. Правда, сначала им не все удается, однако потом директор обращает внимание на талант, и девушка делает карьеру. Зуля, встань, повернись!
Зуля встала, выпрямилась — коробка с мастикой в одной руке, щетка — в другой.
