— Хм… — в глазах у ксендза поблескивали веселые огоньки. — А откуда же в таком случае это «Ave Caesar»?.. Христиане ничего такого не говорили.
Мы потупили глаза.
Ксендз погрозил нам пальцем и отодвинулся в сторону, уступая место сестре Барбаре. Она подошла с тарелкой сдобы в руках.
— Таля, Геленка, ешьте. Пребывание на арене, должно быть, истощило вас.
Эта шутка сразу принесла нам облегчение: значит, мы прощены! Матушка не сердится. Даже на лице сестры Алоизы — доброе выражение. Я протянула руку к тартинке, когда к нам подошла Зоська.
— Оставь это, — рявкнула она.
— Почему?
Зоська оглянулась на сидевших за столом монахинь и, понизив голос, сказала:
— Не ешь сейчас, глупая. Матушка велела тебе и Гельке покинуть мастерскую немедленно. Идите в спальню и там ждите, пока вас позовет матушка.
Зоська отошла.
— Идешь? — спросила я Гельку.
— И не подумаю! — И она кивком головы показала на шоколадный торт.
Я охотно поддакнула ей. Пусть нас выволакивают силой из белошвейной мастерской! Не для того голодали мы целый год, чтобы теперь уйти с пустым желудком от заставленных лакомствами столов.
«Святая Цецилия», погрозив нам кулаком из-за спины «лилии святого Иосифа», повелительным жестом указала на дверь. В ответ на это Гелька высунула язык, после чего демонстративно протянула руку за бутербродом с ветчиной. А я угостилась яблоком.
Однако мы все же чувствовали себя неловко в своем жалком одеянии и потому выскочили в трапезную, чтобы надеть платья. Когда я потом снова вернулась в мастерскую, девочки, столпившиеся у стены, пялили глаза на «рыцарей господа Христа», а те, казалось, не очень-то знали, как себя вести.
— Нужно сказать нашим девочкам, чтобы они подошли к рыцарям и пригласили их принять участие в развлечениях, — сообщила ксендзу сестра Алоиза и, доброжелательно улыбаясь, повернулась к Йоасе: — Йоася, занимайтесь же нашими гостями!
Йоася, вытолкнутая из толпы девчат, встала, вся раскрасневшаяся, перед рыжеволосым розовощеким пареньком. Подняла на него глаза и, не в состоянии выдавить из себя ни единого слова, смутилась окончательно.
Все девчата любовались гостями.
Зоська, неестественно бледная, Сабина с румянцем на щеках, Казя с лицом, застывшим в бессознательной улыбке. Учащенное дыхание заставляло колебаться простыни на груди «белых гробов».
— Девять глупых панночек ждут, а тем временем одна умная уже нашла себе избранника, — тихонько засмеялась Гелька, показывая на Владку.
Владка стояла в углу рядом с плечистым парнем и совсем не по-евхаристически прижималась к нему локтем.
— Так все это глупо, что мне аж тошно делается, — сказала Геля, отворачивая голову.
У меня сжималось сердце и в горле совсем пересохло. Может быть, Геле действительно тошно, потому что щеки у нее побледнели, а под лихорадочно горящими глазами легли глубокие тени?
— Думаешь, они все глупые и только Владка умная?.. — начала я неуверенно.
Но Гельки уже не было возле меня.
Тем временем в мастерской начиналось веселье. Малышки, крепко держась за руки, водили широкий хоровод. Сестра Барбара стояла в центре круга с платочком в руке.
пела она, прикрывая лицо кусочком батиста.
Сташка вырвалась из хоровода и, хватая монахиню за колени, запищала:
— Сестре брошу, сестру люблю я, сестру!
Монахиня подняла малышку на руки, прижала ее к груди.
— Меня любишь?
— Люблю! Люблю!! И Метя сестру любит, и Виська, и Эмиля, — громко пищала Сташка, так что все повернули в ее сторону улыбающиеся лица.
— И кто еще сестру Барбару любит? — спрашивали развеселившиеся девчонки. — Кто?
— Ксендз. Ксендз-катехета сестру любит.
Катехета громко рассмеялся, но, когда увидел, что никто не последовал ему, умолк, озабоченный. В мастерской воцарилась полная замешательства тишина. Монахини, потупив, как всегда в таких случаях, очи, усмехались украдкой.
— Откуда ты знаешь, что ксендз любит сестру? — с деланной наивностью спросила Зоська. — Ты сама слышала об этом?
— Да, да! — охотно подтвердила Сташка. — Я слышала. Ксендз очень любит сестру Барбару.
— А неужели… — начала было Зоська.
Сабина угостила ее кулаком в шею, и «святая Цецилия», вскрикнув, спряталась за «грядку» маргариток.
Сестра Барбара резким и сердитым движением опустила Сташку снова на пол. Малышки взялись за руки, продолжая прерванное веселье.
пели они, однако как-то тише и уже без всякой веселости.
Но вот в мастерской снова началось оживление. Парни щеголяли игрой в «чертика», девчата увлеклись играми в «холодно — жарко» и в «короля Люля». Монахини, собравшись вокруг сестры Алоизы, оживленно беседовали. Ксендз-катехета сохранял хорошее настроение до конца вечера. Он несколько раз и подолгу разговаривал с матушкой. А сестра Барбара одиноко стояла у окна, машинально разглаживая складки на занавесках. В памяти сирот воскресли сердца с грешными инициалами, рисовавшиеся неведомой рукою на всех монастырских стенах.
— Я вам говорю, что это какая-то таинственная сила рисовала, — уверяла всех Зоська. — У Навуходоносора тоже так было.
— И вот видите! Невинный ребенок ее выдал! — торжествовала Владка.
Гелька, окинув заговорщиц полным презрения взглядом, подошла к окну и встала рядом с осужденной всеми монахиней. Но сестра Барбара мягким, ласковым голосом велела ей вернуться к столу и съесть свой ужин.
Ксендз-катехета первым покинул вечер. Попрощавшись с матушкой, он, однако, еще несколько минут поговорил с сестрой Барбарой. Оба они стояли посередине зала, под перекрестными взглядами десятков пар глаз. Монахиня слушала ксендза внимательно, время от времени обращая на него спокойный взгляд
