Егор тут же подхватил, рявкнул с чувством:
И все сорок приглашенных — грянули хором:
Славно запели! Так слаженно и красиво, что даже Могильщик, появившийся на середине куплета в зале, с «калашниковым» в руках, прослезился и впервые в жизни промахнулся, всадив половину «магазина» в соседа Егора по столу — Седого. Впрочем, тот возмущаться ошибкой киллера не стал — свалился, весь продырявленный, на пол и больше не поднимался. А Могильщик, буквально расстроенный столь явной халтурой, бросил автомат на пол и, шатаясь, побрел к выходу, с трудом пробираясь среди свидетелей и очевидцев.
Прибежал на подозрительные звуки Гурген, увидел на полу бездыханное тело Седого, воздел руки к потолку:
— Вах, вах! Такой скандал, слушай, такие убытки! — И тыкал пальцем в стену, ставшую рябой от пуль. — Цемент искать — раз, штукатура нанимать — два… И кто за все это платить будет?
— На! И не вякай, — пачка купюр влажно шлепнулась на столешницу. Гурген вытер руки о фартук, бережно прижал бумажки к животу, начал неторопливо их считать. Егор же молча вышел из кафе и рванул БМВ в сторону дома.
На одном из поворотов бешено мчавшийся БМВ задел крылом возвращавшегося на вокзал Могильщика. На киллера, отлетевшего метров на сорок, Егор даже не взглянул, лишь подумал как бы между прочим: «Ну, для чего на проезжую часть выскакивать, ежели правил уличного движения не знаешь?». И поехал себе дальше. А Могильщика через полчаса подобрал кто-то из халявщиков, налегке возвращавшийся из «Зурны». Правда, к тому времени Могильщик уже не дышал и на просьбы дать закурить не реагировал.
Егор же сидел дома и мучил калькулятор, тщетно пытаясь разделить 100 на 1. Как он ни бился над проклятым аппаратом, на табло неизменно выскакивала одна и та же цифра — 100. Однако Егор не сдавался. Привыкший ко всяким подвохам, тем более — в бухгалтерии, он злился и тыкал пальцами в клавиши, добиваясь от хитроумной машинки чистой правды. Машинка, однако, твердо стояла на своем и меньше ста не показывала.
— Вот дура-то, блин! — обозлился Егор и хлопнул по калькулятору своей корявой ладонью. Тотчас же цифра 100 мигнула зеленым и рассыпалась на бесконечное 99,99999999999… — Так бы и давно! — Егор удовлетворенно хмыкнул и смахнул калькулятор со стола. Тот сверкнул в последний раз всеми своими девятками и угас, судя по всему — надолго.
Егор же, утомленный событиями последних дней, а особенно — дня сегодняшнего, отправился на боковую.
Спал он спокойно. Ему снились немцы из фирмы «Бродт унд Буттер» и контракт на пятьсот тысяч марок. Контракт почему-то был отпечатан на розовой бумаге, да еще и перевязан желтой ленточкой. «А лента зачем?» — удивился во сне Егор. «Ихь бин гросс сюрприз. В натуре! — дружно отвечали немцы. — Ферштейн?».
В догадках о том, что же может означать это загадочное «ферштейн», Егор в понедельник к обеду и проснулся.
— А хорошо-то как! — вслух сказал он, зевнул во весь рот и двинулся прямиком на кухню.
Хлопнул для бодрости стопку коньяку, зажевал копченой осетриной, выпил большую чашку кофе и закурил.
Курил Егор долго, растягивая удовольствие. А докурив, подошел к окну и чуть приоткрыл форточку, чтобы выбросить окурок.
Сидевший на крыше снайпер приложился к цейсовской оптике, затаил дыхание и плавно нажал на курок. Только и всего!
Однако акции немецкой фирмы «Бродт унд Буттер» за это короткое мгновение успели вырасти… вырасти…
Ну, это мы после посчитаем.
За триста долларов
Боря Кадман меня обманул. Он обещал дать семьсот — дал четыреста и улетел отдыхать в Гурзуф. Я глотал никотин в душной комнате и ругался с соседкой из-за кошки, а он валялся на пляже под зонтиком и любовался девушками top-less. Он пил сухое вино под шашлыки и объедался дешевыми фруктами, а я жевал разваренные сосиски и запивал их чем бог послал.
В конце августа я позвонил Кадману. Гудки были долгими и безнадежными, но я сидел и ждал. «Сейчас начнет говорить, что денег раньше сентября не будет», — подумал я, услышав недовольное «Алё?» на том конце провода. И ошибся: после первой же фразы выяснилось, что деньги у Кадмана есть.
— Но ты их не получишь, Митрохин. Обижайся, не обижайся… Ты их не заработал, — сказал Кадман с легкой усмешкой в голосе.
— Но ведь вы обещали, Борис Абрамович! — дурашливо заныл я на просительной ноте, на всякий случай переходя на «вы».
— Да, обещал. Но ты этих денег не отрабо… А я говорю, не отработал! Скажи спасибо, хоть четыреста получил.
— Но ведь Кослянскому ты дал девятьсот! И даже больше — девятьсот пятьдесят, — разом откинул я свои интеллигентские замашки. — Я ведь звонил ему, спрашивал… А мне, получается, облом?
— Кослянский — вол! Он — пахарь, понял? Ты ему в подметки не годишься, — с пол-оборота завелся Кадман. — К тому же не забывай, что у Кослянского — две семьи…
— Еще и дети от Серны Михайловны, — блеснул я своими литературными познаниями. Впрочем, Кадман на это не повелся и продолжал выговаривать, все так же напористо и зло:
— Ты сколько свою сюжетную линию выписывал? Две недели? А Кослянский за неделю управился. Мне и текст его править не пришлось, так сплошняком в роман и пошел… Я бы на твоем месте подумал, Митрохин, просить триста баксов или признать, что эти деньги тобой не заработаны… Нет, ты подумай, Митрохин, подумай! Ровно минуту. А я тебя на телефоне подожду.
На пятой секунде я едва удержался от желания послать Борю Кадмана, куда он заслуживает. На двадцать пятой, прикинув, чем может мне обернуться разрыв с известным писателем Москвы и окрестностей, решил пока на скандал не нарываться. А еще секунд через двадцать был вынужден признать, что схватку за триста долларов я проиграл.
— Ну что, согласен со мной? — спросил Кадман ровно через минуту, и, получив в ответ мое сдавленное «да», тут же перешел на деловой тон.
— Завтра в девять… нет, в десять жду у себя. Попрошу не опаздывать. А также с вечера пивом не баловаться, — здесь он коротко хохотнул. — А насчет денег не обижайся. Я ведь не Армия спасения!..
