— Тебя предупредили? — спросил он.
— Нет. — ответил я и добавил с улыбкой: — Но я видел, как предупредили тебя.
Он гмыкнул смущенно и сразу перевел разговор:
— Надо поторопиться. Как бы опять не напали.
— Не нападут, — уверенно ответил я. — Они потеряли треть отряда. Для мести — это нормально, а для захвата добычи — слишком много.
Вечером на стоянке я дал Алене задание смыть кровь с доспехов, а сам перебрал трофеи. Думаю, навара будет больше, чем от торговли. Война — дело прибыльное, если победил. Одну из трофейных кольчуг отдал Палаку, а свою — Семену, забрав у него стеганку. Обоим скифам предложил обменять, если хотят, свои гуннские луки на те, что мы захватили. Что они и сделали с удовольствием. У них, оказывается, были всего лишь охотничьи. Боевые луки еще туже и длиннее. Лук предводителя достался Скилуру. Также они получили по второму колчану со стрелами и кинжалу, а Семен — меч и нож. Теперь у меня все охранники в железной броне и с хорошим оружием. Из них две трети — на собственных лошадях. Скифы поснимали скальпы с убитых ими врагов и подвесили их к седлам. Почему-то я был уверен, что этим только индейцы грешили. Ну, ладно, чем бы дитя не тешилось…
Утром я надел кожаные штаны, шелковую рубахи, поверх нее — стеганку, обул сапоги, к которым не прикасался с Херсонеса, с помощью Семена облачился в кольчугу, чешуйчатый доспех, прикрепил наручи, налокотники, поножи и наколенники, опоясался палашом и кинжалом. Скилур повел коня, облаченного в доспехи из костяных пластин. Неловкость, с какой я взобрался на коня, отнесли на счет доспехов, немного сковывающих движение, хотя их вес я почти не чувствовал. Мне дали щит и копье. Я сперва погарцевал неподалеку от кибитки, радуя Алену. Судя по ее восхищенному взгляду, гляделся круто. Аника-воин, твою мать! Знали бы они, что я не умею с коня колоть копьем и боюсь махнуть палашом, чтобы не отрубить коню ухо. Надо срочно учиться. И я поскакал вперед, мимо кибиток Фритигерна, под задорный свист его охранников. Отъехав подальше, остановился у небольшого островка кустов и деревьев, потыкал копьем в стволы, отрубил несколько веток палашом и убедился, что ничего сложного нет, а точность придет с опытом. На поединок с другим всадником меня, конечно, пока рано выставлять, но в общем строю на что- нибудь сгожусь. Я повернул коня к дороге, по которой приближался обоз и поехал медленным шагом. Упражнялся всего-ничего, а уже мокрый от пота. К этому тоже надо привыкать.
В полдень мы остановились на привал на краю леса, через который идти полтора дня, и я под тем предлогом, что в лесу кочевники не нападут, разделся, оставив лишь шлем, кольчугу и шелковую рубаху. Порты одел из материи и обулся в сандалии. Доспех сняли и с коня, дальше он шел налегке за кибиткой на поводу. Я сам взял вожжи кибитки. Семен пересел на арбу, а оба скифа — на своих лошадей. Раньше две свободные лошади была привязана к арбе с боков. В лесу дорога узкая, пусть лучше скифы ведут их за собой на поводу. Им и так завидуют многие охранники Фритигерна. Не знаю, что рассказал Гунимунд этим охранникам, но уже двое предложили мне свои услуги на следующий рейс.
13
На соляных приисках сделали остановку на день. Самая тяжелая часть пути позади, можно и передохнуть немного, заодно затариться солью. Мне пришло в голову, что не только кибитку и арбу можно догрузить, но и навьючить коней. Скифы распрягали волов и собирались гнать их вместе с лошадьми на пастбище, когда приехали аланы за дорожной пошлиной. На этот раз без своего вождя. Их так заинтересовал конь гуннского предводителя, что они даже забыли на время о деньгах. Осматривали его долго, придирчиво, куда только не заглядывали.
— Продаешь? — спросили меня.
— Если предложите хорошую цену, — ответил я.
— Сколько? — поинтересовался аланы.
Хороший конь стоил пятьдесят солидов. Очень хороший — сто. Отличный — сто двадцать. Но у меня был уникальный.
— В Херсоне за него дадут две сотни, — сказал я, рассчитывая уступить за полторы.
Аланов цена не удивила. Видимо, они бы такого продали не дешевле. Попросили не уводить его на пастбище и ускакали в степь, навстречу заходящему солнцу.
Вернулись примерно через час, когда оно только скрылось за горизонтом, и было еще светло. На этот раз с ними был вождь. Он тоже осматривал коня со всех сторон, что-то обсуждал со своими на аланском. Возле нас собрались почти все охранники Фритигерна с ним самим во главе. Они обсуждали не столько жеребца, сколько его цену: стоит две сотни или нет?
— Где ты его взял? — спросил алан.
— Гунны напали. Я убил их вождя. Это был его конь, — рассказал я.
Аланы смотрели на меня и не верили. Не таким они видели победителя гуннов. Вождь аланов перевел взгляд на Фритигерна. Тот кивнул головой, подтверждая мои слова.
— Две сотни? — спросил тогда алан.
— Это конь стоит двух сотен, — ответил я, готовясь к торгу.
Но торга не было. Алан отвязал от седла своего коня два мешка, маленький и побольше. В первом были золотые монеты, чуть меньше сотни, во втором — серебро в монетах и слитках. Я принимал их на вес, причем сам и подсчитал в уме, сколько это будет.
Алан считать не умел, посмотрел на Фритигерна. Тот умел считать, но не перемножать в уме трехзначные на двухзначные. Поэтому опять кивнул, подтверждая. Впрочем, я не обманывал. Даже дал в придачу к коню самое дешевое седло из захваченных. Когда Семен доставал седло, я увидел конский доспех и решил предать и его:
— На нем доспех был. Еще полсотни — и он твой.
— Что за доспех? — спросил скорее из любопытства вождь аланов.
Семен достал доспех, аланы помогли надеть на коня. И жеребец сразу стал другим — не красивым средством передвижения, а боевым товарищем. На что я и рассчитывал. Серебра у алана оставалось солидов на двадцать, поэтому я предложил:
— Остальное можешь отдать солью.
И мы второй раз ударили по рукам.
Вождь аланов подошел к Фритигерну, о чем-то договорился с ним. Гот отправился к своему обозу в сопровождении конного алана. А вождь вернулся ко мне и церемонно произнес:
— Я приглашаю тебя в гости.
— Я принимаю твое предложение, — так же церемонно ответил я.
Я приказал Семену оседлать моего коня, а сам отдал золото и серебро Алене, посоветовав спрятать его поглубже в товар и далеко от кибитки не отходить, и взял туесок меда. Здесь вряд ли ограбят: от аланов в степи далеко не уйдешь. Вот когда расстанусь с обозом Фритигерна…
Я приторочил туесок к седлу и поехал вместе с аланами. Без доспехов и оружия, только с ножом на поясе. Насколько я знаю, у кочевников законы гостеприимства святы. В противном случае никакое оружие меня не спасет. Вскоре нас догнал всадник, который сопровождал Фритигерна. У него к седлу были приторочены два больших бурдюка. Если в них не вино, тогда я полный кретин.
Юрта вождя была ничем не лучше остальных. В ней находились пожилая женщина, мать или теща, две молодые, скорее всего, жены, и семеро детей, старшему из которых было лет двенадцать. Я отдал туесок с медом пожилой и показал на детей: подарок им. Она поглядела на меня как-то странно. То ли у них не принято, чтобы гость дарил подарок, то ли наоборот, я сделал, как положено, то ли подарок слишком ценный. Скорее, последнее, потому что, когда она открыла туесок, и дети увидели, что там мед, заговорили радостно все сразу. Пожилая аланка прикрикнула на них и увела из юрты. Обе молодые шустро накрывали на стол. Точнее, расставляли на кошме в центре юрты, вокруг медного светильника на высокой деревянной подставке, дым которого вонял подгоревшим животным жиром, большие блюда с мясом, приготовленным по-разному. В юрту подтянулись, как понимаю, самые крутые местные пацаны. Меня усадили справа от вождя, которого звали Гоар. Сидеть на пятках я не умел, поэтому пристроился полубоком, ногами к стене
