юрты, за что извинился перед аланами. Они отнеслись к этому с улыбкой и пониманием Гоар наполнил вином из бурдюка большую чащу, на Руси такие будут называть братчинами, отпил сам нехило, передал мне. Я тоже приложился от души, передал следующему. Братчины хватило ровно на круг, хотя, как подозреваю, последним досталось меньше всех. Но она сразу пошла по второму кругу. После чего сделали перерыв, пожевали мясца. Брали руками и ели с помощью ножей. Особенно мне понравилась печень, сваренная в желудке. Какому животному они принадлежали, угадать не сумел. В итоге слопал много всего, не меньше остальных. Над чем они незлобиво посмеялись. Гоар еще раз наполнил братчину, пустил по кругу. Меня начало вставлять, а аланов и подавно. Пошли разговоры за жизнь. Один из них говорил немного по-латыни, служил мне переводчиком. Первым делом меня спросили:
— Как ты убил гуннского вождя?
Я рассказал, что вовремя заметил гуннов, успел поставить кибитку и арбу так, что за них можно было спрятаться, что основная часть нападавших расправлялась с Мониной охраной, что я убил троих. Как убил — не сказал. Никто и не спрашивал. Убил не из засады, в открытом бою — значит, чего-то стоишь. За это надо выпить. К тому времени, когда бурдюк опустел, мы с Гоаром уже общались без переводчика. Я на русском, а он на аланском одновременно рассказывали, как мы уважаем друг друга.
Утром я проснулся на том месте, где сидел ночью. Разбудила меня молодая аланка, которая пыталась осторожно вытянуть из под меня край овчины, запачканной пролитым вином. Увидев, что разбудила меня, начала извиняться. Я в свою очередь извинился перед ней и вышел из юрты. Ночью мы отливали в паре метров от нее, но теперь вокруг было много детей и женщин, поэтому отошел подальше. Однако, немало вчера выпил. Возле юрты меня поджидал Гоар. Он выглядел немного помятым, как и я, наверное. Мы сразу заулыбались друг другу. Он предложил позавтракать, но я отказался, только попросил холодной воды. Видимо, ему и самому не лезло после вчерашнего. Зато воды, которую принес мальчишка лет десяти в глиняном кувшине со сколотым куском у горлышка, выпил после меня много. Другие мальчишки привели нам оседланных коней. Я сказал Гоару, что может не провожать меня, сам найду дорогу, но он даже слушать не стал. Сопровождали нас вчерашние собурдючники. Они говорили мне что-то веселое на аланском, я так же весело отвечал на русском, и мы без переводчика понимали друг друга. Комплиментарность — великая сила. Трое из них везли по барану. Как я предполагал, плата Фритигерну за вино. Но ему достались два. Третий — мне.
К нашему приезду возле моей кибитки уже были сложены мешки с солью, которые причитались мне за лошадиную броню. Алена, Семен и скифы были живы и здоровы. Деньги, товары, лошадей и волов не украли. Я распрощался с аланами, договорившись, что в следующий мой приезд встретимся опять. Затем распределил груз соли между кибиткой, арбой и вьючными лошадьми, приказал зарезать барана и приготовить из него обед и завалился спать. Никто не возражал. В шестом веке, не отравленном профсоюзами и эмансипацией, так и должен был вести себя глава семьи.
14
Дорога на Пантикапей (по-византийски Боспор), бывшую столицу Боспорского царства, который в мое время назывался Керчью, заняла больше времени, чем я предполагал. На соляных промыслах Фритигерн предложил мне продать весь товар оптом. Цену предложил хорошую и с учетом доставки. Я прикинул налоги, которые придется заплатить в Херсоне, и время, которое потрачу на ожидание в готской деревне попутного обоза, и решил принять предложение. Хотелось также посмотреть, какая сейчас будущая Керчь, и узнать расценки на верфях. Может, выгоднее построить парусник у них?
Пантикапей был намного меньше будущей Керчи, но больше нынешнего Херсона. На вершине горы Митридат располагалась цитадель. От нее по склонам спускались террасы, с расположенными на них улицами с домами разного размера. Город окружали неровным кольцом крепостные стены с башнями и широкий ров. Они были выше, толще и шире, чем херсонские, но, по моему глубокому убеждению, захватить Пантикапей легче. Херсон расположен на полуострове, с трех сторон его окружает море, так что защищаться надо только с одной, а у Пантикапея обратная ситуация. Что у них было одинаковое — это вонь от тухлой рыбы. Хамсы здесь ловили много, было из чего делать гарум.
В город мы въехали в составе Фритигернового обоза. Гот быстро порешал вопросы с налоговым инспектором. Оба остались довольны друг другом. У Фритигерна был двухэтажный дом, покрашенный в зеленый цвет и с красноватой черепицей на крыше. В большом дворе поместились почти два десятка кибиток, после того, как из них выпрягли волов. Всех волов и лошадей, в том числе и моих, его люди отогнали на загородное пастбище. По договору у меня было три дня на разгрузку и покупку и погрузку нового товара. Нам с Аленой выделили комнату на втором этаже, остальные спали в кибитках. У Фритигерна были собственные термы с бассейном размером примерно два на два метра и глубиной метр двадцать. Они мне напомнили турецкие бани. Я попробовал, как делаю аборигены, использовать вместо мыла оливковое масло. Сперва намазываешься им, а потом специальным скребком снимаешь вместе с грязью. Наверное, для кожи так полезнее, но с мялом мне показалось лучше. Алене термы очень понравились, она долго не хотела уходить.
У меня сложилось впечатление, что с тех пор, как стал виден город, она открыла от удивления рот и никак не может его закрыть. Ей все больше нравится новая жизнь, новые яркие впечатление. Действительно, что она там видела в своей зачуханной деревеньке в лесу на берегу реки?! В отличие от отца, который упорно продолжал ходить босиком, она быстро привыкла к сандалиям. Я прикупил ей нарядов покрасивее и подороже, и Алена научилась носить их, как местные женщины, так что ее принимают за свою. Только когда начинает говорить, понимают, что чужестранка. Она быстро учится смеси латыни с греческим, на которой здесь говорят, иногда уже понимает лучше меня. Идет всегда позади меня, как положено жене, хотя я привык, чтобы ходили со мной рядом. На нас поглядывают с интересом и непониманием. Я не молод и не похож на богатого, а она не похожа на рабыню, наложницу. Да и видно, что я нравлюсь ей. У меня на этот счет есть своя теория. В состоявшейся паре внешность одного — душа другого. Если она красива внешне, то он — внутренне, и наоборот. Поэтому двое красивых внешне никогда не уживаются. Алене свою теорию не рассказывал, но она все равно посматривает на непонимающих, как человек, который знает больше. По ее мнению, я намного выше всех окружающих ее мужчин, а она из тех женщин, которые считают, что лучше рожать от старого льва, чем от молодого шакала. Видимо, скоро ей придется это доказывать, поскольку месячные задерживаются.
Я накупил товаров для антов. Теперь уже со знанием дела. Да и денег у меня намного больше, не все потратил. Купил и продукты, в основном муку и крупы, для обмена на солевых промыслах. Соли собирался на этот раз взять больше. Для чего купил еще одну кибитку, и договорился с Гунимундом, готом из деревни, который спасся с ним из Мониного обоза, и еще двумя пантикапейскими готами, которые предлагали свои услуги, что найму их на следующий рейс. Отправимся в него, как сказал Фритигерн, недели через три, так что готы пока могли отдыхать. А я со своими старыми работниками перебрался на постоялый двор в пригороде. Скифы и Семен не любили город, только первые предпочитали степь, а второй — лес. Степь здесь была, поэтому Скилур и Палак отправились туда пасти шестерых волов и трех лошадей, двух своих и одну, которую я решил пока оставить себе. А вот леса не было, так что Семен сидел на постоялом дворе, приглядывал за товаром. Пантикапейским постоялым дворам далеко до Келогостового. Тут нельзя зевать, народ ушлый. Надо отдать должное старому греку, хозяину этого двора: он сразу предупредил, что расслабляться не стоит. «Администрация не несет ответственность за сохранность вещей, не сданных в камеру хранения». Вот только надежных камер хранения здесь не найдешь.
Мы с Аленой большую часть дня гуляли по городу. Ей всё было интересно. С детским любопытством трогала всё, что можно, и спрашивала обо всем, что нельзя потрогать. В центре площади возле самого большого христианского храма, построенного на мраморном возвышении, оставшемся от языческого, на мраморном столпе, видимо, служившем ранее постаментом какому-то богу или местечковому Александру Македонскому, теперь стоял заросший, со спутанными лохмами до поясницы и бородой еще длиннее, грязный мужик в лохмотьях и что-то тихо бормотал. Наверное, «…снимите меня, снимите меня!» Смердело от него жутко. Почти все бабы-христианки останавливались возле столба и крестились, причитая:
— Святой! Святой!..
