Мы прождали в засаде два дня, но больше никто не пришел. Значит, для тюрок почти восемь сотен человек пропали без вести. И это не сброд, который склонен к дезертирству по определению и исчезновение которого никого не побеспокоит.
Вернувшись на базу, допросил пленных. Утигур был маленького роста, отчего выглядел моложе. Сначала я подумал, что ему едва за двадцать, но затем по морщинкам догадался, что не меньше тридцати. Одет бедненько, штаны и халат старые. Иди мне так казалось, потому что очень грязные. Узкое лицо с бегающими глазами. Уверен, что утигур всю жизнь был в холуях. Понадеялся, видать, приподняться в походе — и на тебе, в плену!
— Сколько утигуров пришло сюда? — спросил его.
— Много, — ответил пленный.
Наверное, считать не умеет, поэтому «много» — это следующая цифра после «пять» или «десять».
— Воины из каких утигурских родов пришли сюда? — облегчил ему задачу.
Он перечислил четырнадцать имен ханов, указывая, кто с этого берега Керченского пролива, а кто с противоположного. Видимо, сам он с Таманского полуострова, потому что имена крымских ханов произносил с меньшим уважением. Последние больше зависят от тюрок, следовательно, и прогибаться вынуждены ниже. Значит, утигуров пришло тысячи две-три, из них только треть «крымские».
— Кто главный? — спросил я.
— Эльтебер Анагей, — ответил он.
Эльтебер — это титул. Так тюрки называют вождей своих вассалов.
— Он с той стороны пролива? — продолжил я допрос.
— Конечно! — с ноткой обиды произнес утигур, будто подчиняться «крымскому» хану — самое позорное дело.
— А кто командует тюрками? — задал я следующий вопрос.
— Бохан из рода Ашина, — ответил он.
Я решил поиграть с ним в Чапаева — предложил с помощью разных предметов, в том числе овощей, показать, разместив их на столе, где стоят утигуры, где тюрки, где остальной сброд. Утигур оказался туповатый, толком показать не смог, зато очень подробно рассказал, какой отряд возле какого стоит. Особенно меня заинтересовал тот факт, что Анагей расположился через овраг с тюрками.
— У вас что, не очень хорошие отношения с тюрками? — поинтересовался я.
— Они наши старшие братья, — уклончиво ответил утигур.
Такими же старшими братьями были русские в Советском Союзе. Некоторые младшие братья даже после развала СССР продолжают по привычке гадить старшему.
Следующим допросил тюрка. Это был повыше ростом, примерно такого же возраста, как утигур, но посообразительней. Да и одет получше. Хотя воняло от него также сильно, как и от утигура. Он все время льстиво улыбался, показывая кривые желтые зубы, и пытался угадать, какой ответ я хочу услышать. Подтвердил он всё, сказанное утигуром, и сумел показать, где какой отряд стоит и примерную численность каждого. Я перечертил схему углем на тонкой дощечке, специально оструганной для меня, и записал названия отрядов и численность. Тюрк наблюдал за мной с трепетом, как за колдуном. Или тонко льстил.
— А как вы относитесь к утигурам? — спросил я.
— Они наши слуги, — сразу став высокомерным, заявил тюрок.
Еще лет двадцать назад утигуры были довольно сильным народом. Одно время Византия даже платила им за, скажем так, дружественное к себе отношение. Потом они не смогли или не захотели наладить отношения с аварами, которые по пути к своему нынешнему месту жительства основательно подорвали военную мощь утигуров. Пришлось им идти на поклон к тюркам. Что вдвойне неприятно, ведь память о былой силе еще не стерлась. Почему бы не сыграть на этом?!
53
Казалось бы, какая ерунда — стрелы для лука?! Но при их изготовлении почти каждый народ применяет какие-то свои наработки или украшения. У готов острия ланцетовидные, у гуннов трехлопастные, у византийцев — четырехгранные. У одних оперение двухлопастное, у других — трех или четырех. Древко может быть сплошным или склеенным, покрашенным или нет, со свистулькой или без. Конечно, у каждого лучника в колчане может оказаться несколько «чужих» стрел, но обязательно преобладают свои. И он точно определит, какая из «чужих» какому народу принадлежит. Мы взяли много тюркских и утигурских стрел. Я раздал их двум десяткам своих бойцов. С наступлением темноты мои люди заняли позиции на склонах оврага, разделяющего тюрок и утигуров. И те, и другие еще не спали, сидели у костров. Партия тюркских стрел вылетела со стороны их лагеря и попала в сидевших у костра утигуров. Затем партия утигурских стрел полетела в тюрок. Раненые и товарищи убитых по обе стороны оврага загомонили, выискивая виновников. По стреле в трупе не трудно определить, откуда она прилетела и кто ее изготовил. А тут еще по одной партии стрел принесло в оба лагеря. Причем выстрелили очень точно. И началось!
Мои бойцы под шумок убрались из оврага, чтобы с безопасного расстояния понаблюдать за разборками между союзниками. Особо рьяные даже сошлись в рукопашной в овраге. Закончилось сражение только благодаря вмешательству какого-то тюркского военачальника, может быть, самого Бохана.
Сколько полегло наших врагов в ночной разборке — не знаю, но, видимо, достаточное количество, потому что утром утигуры собрали свои шатры и под оскорбительные выкрики тюрок покинули лагерь осаждающих.
Чтобы остальные не последовали примеру утигуров, Бохан приказал готовиться к штурму. По крайней мере, так я понял послышавшийся из их лагеря стук топоров. Я отправил в Херсон голубя с сообщением, что завтра будет штурм. Думаю, там и сами не глухие и умеют делать выводы. Голубей для связи мы использовали только в экстренных случаях. Причем связь эта односторонняя. Возвращаться в бывшую таврскую деревню голуби не были приучены. Да и текст сообщений короче некуда. Поэтому ночью я отправил в город связного, с которым передал дуксу стратилату Евпатерию свои задумки на завтрашний день.
Штурм начался рано утром. На этот раз «черепах» с таранами было три и на приступ шли все, в том числе и рядовые тюрки. Только гвардия осталась сидеть на конях на улице, ведущей к главным городским воротам, ожидая, когда их откроют. Они неотрывно смотрели на полчища пеших солдат с лестницами, которые побежали к стенам.
Так же неотрывно наблюдала за штурмом и стража, оставленная охранять лагерь Бохана. Их было около полусотни. Часть их сняли стрелами, остальных покололи копьями и порубили мечами. Кочевники плохо бьются пешими. Когда мы побежали на них, только человек десять остались сражаться, остальные сразу понеслись вниз по склону. Я не успел никого убить, всё сделали более молодые и быстрые мои бойцы. И сразу разбежались по шатрам за добычей. Пришлось мне одному рубить длинный шест, на котором развевалось черное знамя с вышитой золотом волчьей мордой. Я сорвал знамя, свернул его, зажал под мышкой. Горящей веткой из костра поджег шатер Бохана. Был он из войлока и обшит снаружи черной тканью, которая быстро занялась. Пламя весело побежало к острой верхушке шатра. Я поджег еще два шатра, отступая к лесу, который рос выше по склону.
— Ухолим! — крикнул я.
За мной последовало всего несколько человек. Остальные шуровали в шатрах. Наверное, нашли там много красивых тряпок и побрякушек, из-за которых стоит расстаться с жизнью. Таких солдат стоило бы оставить тюркам на расправу, но ведь выдадут, где находится база, и что нас мало.
— Кричите все «Тюрки скачут!», — приказал я последовавшим за мной.
Только их громкие крики привели моих бойцов в чувство. Они стали выскакивать из шатров с полными охапками всякого барахла. Вскоре нагнали меня и даже перегнали. Потому что к тюркам или добежала удравшая охрана, или сами увидели отсутствие знамени и горящие шатры, и гвардия поскакала за
