В это время подошел слуга с кувшином из зеленого стекла, в котором было вино, и второй с бокалами из такого же стекла. Бокалы были в виде прямого рожка, без ножки или подставки, вместимостью грамм триста… Слуга с кувшином наполнял бокалы, которые держал второй. Один бокал с вином достался графу, второй — его брату Раулю и последний — мне.
— За то, чтобы бог не покидал нас в беде! — произнес тост граф Ранульф.
Вино было хорошее, напомнило мне испанский херес. Я отпил всего четверть, и увидел, что остальные выпили залпом. Как бы не обидеть! Я залпом допил остальное, что было кощунственно по отношению к такому прекрасному напитку.
— Хорошее вино, — похвалили я. Испании, наверное, еще нет, но Кастилия вроде бы должна быть. — Из Кастилии?
— Да, — ответил граф Честерский, удивленный моей осведомленностью.
— Часто пил его, когда служил в Византии, — объяснил я.
— Ты служил в Византии?! — удивился лорд Болингброк.
— Полтора года в гарнизоне города Херсона Боспорского. Это на северо-востоке Византии, на границе со степью. Командовал отрядом из трехсот катафрактов, воевал с кочевниками, — рассказал я.
— Хорошие они воины? — спросил граф Ранульф.
— Как сказать. Они избегают прямого столкновения. Подскакали, обстреляли из луков, а когда нападешь на них, рассыпаются в разные стороны, — ответил я.
Граф переглянулся с братом. Видимо, они слышали рассказы крестоносцев о подобной тактике турок и арабов.
— Да, сражаться с ними трудно, — произнес Ранульф де Жернон.
— Нет, если знать их слабые стороны, — возразил я.
— Какие? — поинтересовался Вильгельм де Румар.
— Стрелы у них легкие, летят, конечно, далеко, но чешуйчатый доспех пробивают только на близком расстоянии. Поэтому мы ставили впереди конницы лучников и арбалетчиков, оставляя им проходы для отступления. Они били по лошадям, которых кочевники ценят выше, чем людей. Затем в бой вступала наша конница. После короткой стычки кочевники обращались в бегство, а мы легко расправлялись с пешими, которые без лошади не бойцы. И за свое стойбище они будут биться. Главное — найти его. Я со своим отрядом два стойбища разгромил. В одном взяли две сотни лошадей, около тысячи овец и трех сотен баб и детей, которых продали в рабство, — рассказал я.
— Нам тут такая добыча и не снится! — с горечью произнес Вильгельм де Румар.
Видимо, мой рассказ прозвучал правдоподобно, потому что граф Честерский спросил:
— Поплывешь опять служить в Византию?
— Бог дал мне знак, что это ему не угодно, что я должен остаться в лоне римской церкви, — ответил я и еще раз перекрестился. — Я уже здесь жену молодую нашел, дочку валлийского вождя. Но не нравится мне у них, порядка там нет.
— Да, — согласился граф Ранульф, — законы они не любят.
— Поэтому я купил и переделал рыбацкий баркас, нанял и обучил лучников и отправился с ними в море на промысел. Был лендлордом, а стал морским лордом, — сообщил я.
— У тебя владения больше, чем у любого короля! — пошутил граф Честерский.
— Если бы они еще и доход такой же большой приносили, — улыбнулся я в ответ.
— Все равно доход у тебя побольше, чем у некоторых рыцарей с манора, — сказал лорд Болингброк.
— Не помешает и манор: будет, где скучать зимними вечерами, — шутливо молвил я и продолжил серьезным тоном: — Я слышал, императрице Мод нужны рыцари, обещает наградить землями.
— Верно, — подтвердил Вильгельм де Румар. — Через три дня я отправляюсь ей на помощь. Можешь присоединиться к моему отряду.
— Сочту за честь воевать с таким, как мне говорили, отважным воином, — подкрался я незаметно и лизнул.
Вильгельма де Румара прямо расперло от самодовольства.
— Вина! — крикнул он, а когда слуги наполнили наши бокалы, провозгласил: — За победу императрицы Матильды и ее сына — истинного наследника престола!
Мне показалось, что графу не понравилась такая откровенность брата. Судя по тому, как осторожно Ранульф де Жернон играл в шахматы, не хочет он вмешиваться в конфликт, пока не определится победитель.
24
Идет дождь, нудный и холодный. Лесная дорога превратилась в кашу, в которой вязнут колеса кибитки. Комья грязи прилипают к ободу, поднимаются вместе с ним, а потом нехотя отпадают. Кибитка запряжена двумя кобылами и управляется Нуддом. Сзади к ней привязаны два запасные жеребца: Буцефал и гнедой по кличке Гнедко. У последнего шерсть промокла и потемнела, так что почти не отличается от идущего рядом вороного. Я еду за ними на вороном отце Буцефала. На каждом привале пересаживаюсь на другого жеребца, равномерно распределяя между ними тяготы перехода. Капюшон моего плаща опущен низко, чтобы капли не попадали в лицо, поэтому вижу только то, что не выше уровня моих глаз. Я замерз, ноги одеревенели от холода. Выезжаю на обочину дороги, где она не раздолбана идущими впереди возами, слезаю и иду пешком, ведя коня на поводу, чтобы размяться. Так же поступают мои оруженосцы Умфра и Джон и несколько рыцарей, ехавшие сзади. Мои оруженосцы идут по противоположной обочине, чтобы не отставать от кибитки.
Седьмой день пути. Мы движемся из Честера в Бристоль. На шлюпе я бы добрался туда дня за два. Впереди скачет Вильгельм де Румар со своими рыцарями. Затем едут десять возов с его снаряжением, начиная с шатра и заканчивая шахматами. Моя кибитка — одиннадцатая и последняя. У рыцарей, которые едут за мной, в лучшем случае есть вьючная лошадь, которую ведет на поводу слуга. Это в основном младшие сыновья, которым дали старые шлем, кольчугу, щит, копье, меч, коня и слугу и отправили добывать для себя лен. Или погибнуть. Среди них едет и мой должник — юный рыцарь по имени Томас. Он еще не научился не узнавать своих кредиторов и не только поздоровался со мной, но и попытался завести знакомство. Он первый раз едет на войну, ему все интересно. Томас внимательно слушал мои рассказы об утигурах, уверенный, что они до сих пор живут в причерноморских степях. Может, их потомки и живут, но теперь называют себя по другому. Он пытался пообщаться с моими оруженосцами, его ровесниками, но помешал языковой барьер.
Сейчас он догоняет меня, едет рядом. Следом за ним скачет его дядька на рабочей кобыле, к седлу которой приторочены сумки с провизией, тент, одеяла. Ездить верхом на кобыле — западло по местным понятиям, но у бедности свои привилегии — она делает человека более толстокожим. Копья разрешил им положить в мою кибитку.
— Я собирался воевать с валлийцами, а теперь еду вместе с ними! — произнес Томас с таким видом, словно это самое забавное происшествие в его жизни.
— Воевать надо не против кого-то, а за себя, своего сеньора, — советую я. — И будь милосерден к врагам, потому что завтра они могут стать твоими союзниками.
— Постараюсь, — обещает он и с юношеским легкомыслием тут же забывает свое обещание. — Как ты думаешь, быстро мы расправимся с узурпатором Стефаном?
— Чем дольше будет тянуться эта война, тем лучше для нас с тобой, — отвечаю я. — В мирное время рыцари не нужны.
— Когда настанет мир, я отправлюсь на Святую землю, буду воевать с неверными, — обещает он.
Я ему рассказываю, какой климат там, как Томас будет себя чувствовать при повышенной влажности в раскаленных солнцем кольчуге и шлеме. Услышанное не отбивает у него охоту повидать чудесные заморские страны. После крестового похода у них тут у всех головы забиты небылицами о Ближнем Востоке.
