– Ты стрелял когда-нибудь по палестинцам?
Компания мне все больше и больше не нравилась. Я тем не менее ответил, что по особенно агрессивной арабской толпе действительно иногда стреляют, но не боевыми патронами, а резиновыми пулями.
На самом деле правила открытия огня многократно менялись в зависимости от политической ситуации, и во времена интифады солдатам, оказавшимся под градом камней и не имеющим других средств разгона толпы, позволялось стрелять по ногам нападавших. Но вдаваться в такие нюансы в этой компании смысла не было. Да и к тому же я сказал правду – открывать по камнеметателям огонь на поражение без явной угрозы собственной жизни никогда не разрешалось.
Знал ли что-нибудь об этих тонкостях белобрысый или нет, но он, внушительно погрозив пальцем, заметил:
– Ну, это ты нам не рассказывай! Мы располагаем достоверной информацией. И про ковровые бомбардировки в секторе Газа знаем, и про многое другое...
– Ковровые бомбардировки? – ошалело переспросил я. – Да у Израиля нет на вооружении даже самолетов, которые бы позволяли производить ковровые бомбардировки.
– Наши источники гораздо серьезней, чем ты думаешь. Вам просто промывает мозги ваша пресса и пропаганда.
– Ты хотя бы признайся, что религия ваша расистская! – нервно выкрикнул еще кто-то.
– Отвяжись от него, Кирилл. Юрка наш человек, – заступился было Сергей.
Но я решительно встал и вышел из его дома. Сергей выбежал на улицу и прошел со мной метров двести, пытаясь убедить в том, что люди у него собрались все как на подбор замечательные. Просто погорячились. Однако у меня уже сложилось по этому вопросу собственное мнение.
Когда я пришел домой, Сарит еще не вернулась из рейда по магазинам, и мы с Андреем уселись пить чай.
– Я догадываюсь, кто они, – сказал Андрей, после того как я рассказал ему о своем визите к Сергею. – Я как-то встречался с твоим другом и понял из некоторых слов, что он общается с какими-то национал- большевиками... Мне показалось, что с евразийцами.
– Кто это такие?
– Исходно имеется в виду некая геополитическая доктрина, согласно которой Россия больше связана с Азией, чем с Европой, и призвана ей противостоять. Но это фон. В целом это обычное неоязычество, очень агрессивно относящееся к либерализму. Антисемитское, конечно... Они видят в Западе и его рационализме некий некроз. Вот уж кто никогда к Экзистенционалу не примкнет.
– Подожди, а что ты Сергею об арамейском Евангелии рассказывал? – забеспокоился я.
– Да ничего. Просто сказал, что нашел в Израиле рукопись. Но я не говорил ему ни где ее нашел, ни где рукопись в настоящее время.
– Ничего?! Я страшный дурак, Андрей! – чуть не заплакал я, – потому я ему как раз об этом рассказал…
– Подожди, подожди. Что он знает?
– Он знает, что рукопись до сих пор находится в ущелье Макух! Хотя не знает, где именно…
– Ну что ж. Это все неприятно, но и не страшно. Разыскать он ее со своими приятелями не сможет. А мы и так в самое ближайшее время передаем рукопись Пинхасу. Не вижу никаких причин для волнения.
На другой день, во вторник, мы с Сарит и с Андреем договорились идти в Пушкинский музей.
Я выехал чуть пораньше, чтобы передать кому-то из Израиля деньги. Андрей и Сарит должны были ждать меня при входе в музей.
С передачей я управился быстрее, чем ожидал, и приехал на Кропоткинскую раньше времени. Я уселся в сквере на скамейку и стал изучать купленную по дороге газету.
Оторвавшись от чтения, я заметил на скамье напротив долговязого парня. Он сидел, уронив голову на руки. За длинными волосами лица я его не видел, но поза была самая трагическая – было ясно, что парень очень расстроен.
Он поднял голову и посмотрел невидящим взглядом перед собой. В лице его было настоящее отчаяние. В какой-то момент наши глаза встретились. Парень опять уронил голову, потом резко поднял ее и еще раз взглянул мне прямо в глаза.
Видимо, хочет что-то попросить и не решается, подумал я.
И действительно, заметив, что я пристально на него смотрю, парень встал, пересел ко мне на скамейку и робко заговорил.
– Вы знаете, я сам не местный, я из Сибири. Ни с кем в Москве не знаком. Мне просто не к кому больше обратиться. А вы как-то с сочувствием на меня посмотрели, и мне показалось, что вдруг вы мне сможете помочь.
– А что у вас случилось?
– У меня брат умер. Я только что об этом узнал, – парень не смог сдержать слез и отвернулся.
– Я вам очень сочувствую! – пробормотал я. – Но как здесь можно помочь?
– Вы правы. Просто я так потрясен. Я сам не знаю, что говорю.
История его была простой. Оказалось, что паренек приехал в Москву в поисках работы, остановился на птичьих правах в каком-то общежитии, работу найти никак не получалось, и вот сегодня он позвонил домой, и мать сказала, что брат умер. Из ее слов он так и не понял, что именно произошло. Но что-то ужасное. Похороны назначены на послезавтра.
Парень стал рассказывать, каким замечательным человеком был его брат и как он был к нему привязан. Сердце разрывалось его слушать. Мы в Израиле привыкли к такому...
Кто не замечал, что первыми гибнут лучшие? Я даже не говорю про солдат. В боевые части – конкурс, там не встречаются посредственности. В Израиле погибший солдат – это всегда человек уникальный, всегда святой. Но ведь, как ни странно, от террора также гибнут лучшие! У меня во всяком случае именно такое впечатление сложилось, и рассказ того паренька как-то сразу вписался в ряд этих впечатлений.
– Я что-то не пойму, – сказал я вдруг. – Что же вы тут делаете?! Вам же надо срочно лететь домой. Вы же так на похороны не успеете…
При этих словах парень как-то смутился и замолчал.
– Когда у вас самолет? Вы вообще купили билет?
– Да у меня денег не хватает на билет, – отчаянно махнув рукой, произнес парень.
– Так займите.
– Да не у кого мне занять… Я никого в Москве близко не знаю.
Я открыл бумажник и извлек из него единственную находившуюся там стодолларовую купюру.
– Этого хватит?
– Хватит, – обрадовался парень. – Я вам верну. Как прилечу домой, сразу перевод сделаю. Дайте мне ваш адрес.
Я написал адрес и телефон Андрея и объяснил, что дело в дальнейшем надо будет иметь с ним.
Мы тепло простились. Паренек нырнул в метро, а я подошел к музею и встал, как мы условились, под колоннами.
Минут через десять появились Сарит и Андрей. С ними была белесая веснушчатая девушка в джинсовом костюме.
– Татьяна... – представил Андрей.
Девушка смущенно улыбнулась и робко отвела глаза. Мы вошли в музей.
В египетском зале я остановился возле мумии несчастного жреца – современника Авраама. Мог ли он подозревать, что спустя четыре тысячи лет после погребения его тело будет выставлено на всеобщее
