чугунники, хоть разок в жизни почуять себя в человеческом образе, в оправе господской. А то век скотами в барских конюшнях прожили да в подземелья с горя зарылись, будто и не люди вы. Очухайтесь! Давайте-ка, голуби, сядем с нами на струги быстрые да поглядим то самое место, где небо с землей сходится, где на приволье знатно отгостим, а там поминай, как звали-величали.
Будто стадо коней, встрепенулись, заржали чугунники и всем скопом рванулись за атаманом.
Гроза ночная
Грохочущим рокотом раскатывались громадные громы грозной грозы.
Грррррррррр.
Барабанным боем барабанило небо костлявыми скелетными руками молний.
Грррррррррр.
Дробной дрожью дрожали обрывы беременных берегов.
Грррррррррр.
Волга стонала в бушующих гривах бешеных волн.
Хлесть-в-хлесть!
Хлесть-в-расхлесть!
Хпесть-в-перехлесть!
Шорохом шумным шептали испуганные деревья, качая склоненными вершинами:
— Ш-ш-ш-ш… так по всей земле нашей гроза шагает.
— Ш-ш-ш-ш… так по всей земле от Белого моря до Черного.
— Ш-ш-ш-ш… так по всей земле от Сибири до Киева.
А гром как рявкнет:
— Чего шепчетесь, старухи, ведьмы!
Грррррррррр.
— Ой, батюшко, не тронь, не греми, не грози, не рычи.
— Ш-ш-ш-ш… так по всей земле… так по всей земле…
— И все — нипочем. Все — не надо. Все — не то. Все — не тут. Все — не эдак. Все — конец мира. Все — сызнова. Все — на иной лад.
— Эх, матушка, эх, кормилица, эх, растрепалась, замаялась под вихрем разгайным.
— Чур-чур-чур-чур.
— Ой-ой-ой! Береги башку! Темень ярая!
— Держись за уши! Свалит вихорь.
— Ш-ш-ш-ш-ш-ш.
— Ох, а ночь-то. Ну, и страшенная. Ой-ой!
— Цивь-тью-циннь, — резнула молния по черному брюху.
— Гррр-ахх-гррр!
— Урррррррр, — урчало в долинах.
— Хлессс-балмм-лнай-хлессс, — хлестались хлестко о берег волны.
Разволновалась, разгулялась Волга вольная, размоталась разгайная, буйная.
Ббух! Треснулось дерево высоченное.
Обруснуло кого-то. Только спискнуло. Беда.
С корнем выворотило.
С горы камень оборвался. Бухнул в воду.
Шатануло утес.
Шарахнуло в гриву боровую.
— Шибануло в лоб — мась его яры!
— Ишь ты, леший, ишь ты, окаянный!
— Чур меня! Чур меня! Чур меня!
— Держусь емко за пень! Пронесет.
— Тише, сердешная.
— Цивь-тью-циннь.
Полоснула молния острым ножом.
— Гррр-ахх-аххгррр, — грянул гром раскатным кистенем.
А вихорь рвал, гнул, стонал. А Волга бурлила, пласталась. А горы гудели, мотали верхами. Дождь лил набегами-ливнями.
— Кто где! Ой-ой!
— Сгинула. Звякнула чушкой. Ведьма!
— Ярмы-ярмы-вый-вью-ю.
— Ох и вертит!
— Забарахтался! Засопел!
Фрол обходил дозорных:
— Эй вы, чугунники, дозорные, все ли целы, все ли на местах?
— А что нам, лешим, будет, — отзывались с деревьев чугунники, — не привыкать зверовать, раз в гости к боярам поехали. Нам эта гроза матерью приходится, а на соснах сидеть сытно, — знай орехи жрем, — ужо у бояр на пирах слаще накормимся.
— У-у-у-ух! Ух-ух!
Ухала погода, выла мокрым подолом, хваталась за что попадет, моталась.
Степан сидел на дубу у обрыва и следил, и прислушивался, и молчал.
Васька Ус ползал на брюхе, урчал, шарил, искал Степана.
— Ай, Степан, леший! Фролка, где атаман?
— Цивь-тью-циннь.
Свистнула синяя молния и осветила Ваську Уса. Прищурился Васька.
Да как заорет свое зачурание:
— Чтоб те да царь в рот!
— Васька, Васька! Окаянный!
А Васька убежал на четвереньках и зарылся в подземелье.
Цивь-тью-циннь! — еще разом опоясала молния.
Степан слез с дуба и подгарабался к обрыву.
Каждая молния зажигала долину синезвездным пламенем.
Творилось чудесное.
Виделось Степану видение дивное — сон снился.
Будто перед ним перворайский сад с деревьями до неба.
А вся страна кругом — Персия.
