веселья.
— Да не посмеет никто заявить, будто мы не бывалые мастера и подмастерья славного ратного дела! Никак не меньше всяких собачонок у сапог какого-нибудь лорда! Мужи, сильные телом! — И он хлопнул по громадной лапе Сезарии. — Мужи, с острым чутьём! — И он указал на немытую голову Эндике. — Мужи, жаждущие славы! — Он мотнул пальцем в сторону Виктуса. — Да не посмеет никто заявить, будто мы не идём на риск, преисполнившись отваги ради вознаграждения! И да будет риск как можно более скромным, а вознаграждение как можно более щедрым! — Очередной вал одобрения.
— Вашему работодателю, юному принцу Фоскару, не терпелось отправить вас через нижний брод сойтись с главными силами врага в решающей битве… — Тревожное молчание. — Но я сказал — нет! Несмотря на то, что вам заплатили, чтоб вы сражались, сообщил ему я, оплата для вас намного увлекательнее сражений! — Восторженные крики. — Таким образом, мы намочим сапоги выше по течению, при значительно более лёгком сопротивлении! И что бы ни случилось сегодня, каким бы ни показался вам расклад, вы всегда можете положиться на то, что я держу все ваши… помыслы близко к своему сердцу! — И он щёлкнул пальцами к ещё более громкому восторгу..
— Не стану оскорблять вас взывая к отваге, стойкости, верности и чести! Я отлично знаю, что вы и так обладаете всеми этими качествами в превосходной степени. — Всеобщий хохот. — Итак, по ротам, офицеры Тысячи Мечей и ждать моей команды! Да пребудет со мной и с вами Госпожа Удача! В конце концов, её влечёт к тем, кто её не заслужил! Да встретим мы ночную тьму победителями! Уцелевшими! И главное — богатыми!
Сокрушительный шквал оваций. Щиты и мечи, кольчуги и латный доспех, кулаки в боевых перчатках потрясали в воздухе.
— Коска!
— Никомо Коска!
— Генерал-капитан!
С улыбкой он спрыгнул с бочонка, когда офицеры начали рассасываться. С ними отправились Сезария и Виктус, готовить свои полки — или свои шайки подхалимов, воров и бандитов — к бою. Коска прогулялся до бровки холма, перед ним открылась живописная долина, клочья туманных облаков цеплялись за ложбины по её бокам. Осприя высокомерно взирала вниз со своей горы, при свете дня прекраснее, чем когда-либо, вся из кремовых оттенков камня, окаймлённого сине-чёрной кладкой. Медные крыши подёрнулись бледной патиной от старости, либо на нескольких только-что отремонтированных строениях ярко сверкали в утреннем свете.
— Милая речь, — заметил Эндике. — Для тех кому по душе речи.
— Спасибо, уважил. Например мне.
— Ты всё ещё не утратил дар убеждения.
— Ах, друг мой, ты повидал как приходят и исчезают генерал-капитаны. Тебе отлично известна та счастливая пора, сразу после того, как человека возведут в командирское звание, во время которой он в глазах своих людей не может ни сказать ни сделать ничего дурного. Как сразу же после свадьбы муж в глазах новоиспечённой жены. Увы, не долго она длится. Сазайн, я сам, Муркатто, злополучный Верный Карпи. Наши приливы с разной скоростью сменялись отливами, оставляя каждого из нас либо преданным, либо мёртвым. И вот снова мой черёд. Мне придётся потрудиться, чтобы заработать следующие аплодисменты.
Эндике оскалился зубастой ухмылкой. — Ты всегда умеешь воззвать к благородной цели.
— Ха! — Коска опустился в генерал-капитанское кресло, в пёстрой тени раскидистой оливы с чудесным видом на сверкающие броды. — Ненавижу сраные цели! Поводы и отговорки, да и только. Ни разу не встречал столько невежества, насилия и злого своекорыстия, как в людских поступках, побуждаемых правым делом. — Он скосил глаза на восходящее солнце, бриллиантом сверкавшее в ярко голубом небе. — Чему мы без сомнений будем свидетелями в грядущие часы…
Рогонт обнажил клинок, приглушенно зазвенела сталь.
— Вольный народ Осприи! Вольные люди Лиги Восьми! Великие соотечественники!
Монза отвернулась и сплюнула. Речи. Лучше быстрее двигаться и сильнее бить, чем тратить время на разговоры об этом. Если бы она обнаружила что у неё есть время на речь перед битвой, она бы сочла, что прозевала свой миг, откатилась назад и искала бы схватку в другой раз. Полагать, что его слова могут что-то существенно изменить, способен только человек с раздутым собственным я.
Поэтому не стало неожиданностью, что Рогонт хорошо проработал свою речь.
— Вы идёте за мной уже долгое время! Долгое время вы ждали тот день, когда могли бы явить свой бовой пыл! Благодарю вас за терпение! Благодарю вас за храбрость! Благодарю вас за веру! — Он встал в стременах и поднял меч высоко к небу. — Сегодня наш бой!
Он являл замечательное зрелище — никто не отрицал. Высокий, сильный и симпатичный, тёмные локоны топорщились на ветру. Доспехи инкрустированы сверкающими другоценными камнями, сталь так ярко надраена, что на неё почти больно смотреть. Но и его люди тоже постарались. В центре тяжёлая пехота, в надёжной броне под лесом копий и широких мечей, сжимаемых в кольчужных кулаках, на щитах и голубых туниках везде нашита осприйская белая башня. На флангах лёгкая пехота, все стоят напряжённо внимая, в клёпаном кожаном обмундировании, пики держат точно вертикально. Также и стрелки — арбалетчики в стальных касках, лучшики в капюшонах. Далеко справа отдельный расчёт аффойцев слегка портил выверенную структуру разномастым оружием и немного покосившимися шеренгами, но всё равно отличная слаженность, чётче чем у любой армии, которой когда-либо командовала Монза.
И всё это до того, как она повернулась к кавалерии, выстроенной позади неё. Сверкающий строй под сенью самой внешней стены Осприи. Каждый высок рожденьем и душой, кони в шлифованой сбруе, шлемы с налепленными плюмажами, наточены и готовы обагриться славой полосатые копья. Всё вместе будто нечто, вышедшее из скверной книжонки.
Она высморкала сопли из самой переносицы и снова сплюнула. По её опыту, а опыта у неё хоть отбавляй, чистые люди впереди всех рвутся в бой и впереди всех начисто оттуда сваливают.
Рогонт не отвлекался, врубив свой пыл до невиданных высот. — Сейчас мы стоим на поле битвы. Через годы люди скажут — здесь воевали герои! Здесь, скажут люди, решилась судьба Стирии! Здесь, друзья, тут, на нашей родной земле! Под взорами окон наших родных домов! У древних стен гордой Осприи! — Воодушевлённые крики доносящиеся от рот оглушали даже самых ближайших к нему людей. Ей не верилось, что остальные могут расслышать хотя бы одно его слово. Ей не верилось, что большинство может хотя бы его видеть. А те, что могли — ей не верилось, что взгляд на яркое пятнышко где-то вдалеке сильно укрепит их боевой дух.
— Ваша судьба в ваших руках! — Их судьба была в руках Рогонта и он её разбазарил. Теперь она у Коски и Фоскара, и похоже обещается стать кровавой.
— За свободу! — В лучшем случае за более привлекательную на вид тиранию.
— За славу! — Доблестное местечко в грязи на дне реки.
Рогонт свободной рукой дёрнул поводья и вздыбил своего орехового боевого жеребца, тот замолотил в воздухе передними копытами. Эффект лишь чутка подпортила пара увесистых кизяков, которых угораздило вывалиться сзади в тот самый момент. Конь умчался мимо массированных шеренг пехоты, каждая рота приветствовала проезжающего Рогонта, вздымая в унисон копья и издавая рёв.
Должно быть впечатляющее зрелище. Но Монза сто раз видела подобное прежде, и с печальным итогом. Хорошая речь не шибко компенсирует численное превосходство три к одному.
Герцог Глистоползучий прорысил к ней и остальному своему штабу, тому самому скопищу обильно разукрашенных и слабо подготовленных людей, которых она уже выставила дураками в банях Пуранти, теперь выстроенных для битвы, вместо парадного плаца. Однозначно, они к ней не потеплели. Однозначно, ей было наплевать.
— Милая речь, — заметила она. — Для тех кому по душе речи.
— Спасибо, уважила. — Рогонт развернул коня и подвёл его к ней. — Например мне.
— Ни за что бы не догадалась. Доспехи тоже ничего.
— Подарок юной графини Котарды. — Кучка дам собралась наблюдать с верха склона в тени городских стен. Они сидели в дамских сёдлах, броско разодетые и искрящиеся камнями, словно собрались
