рёбрах. Она шлепком откинула его руку. — Я тебе рассказывала. Упала с горы. Скидывай штаны.
Он живо извернулся, освобождаясь от них, перекрутив их вокруг лодыжек. — Блядь, сука, падла… А! — Он наконец отбросил их ногой и она надавив, уложила его на спину, взобралась сверху, одна его рука скользнула вверх по бедру, влажные пальцы шевелились между её ног. Она какое-то время сидела так, склоняясь над ним, рыча ему в лицо и чувствуя как быстро доносится в ответ его дыхание, ёрзая бёдрами по его ладони, ощущая как его хер трётся о ляжку…
— Ах, подожди! — Он вывернулся в сторону, сел, поморщившись завозился с кожей на конце члена. — Готово. Давай.
— Я тебе скажу, когда давай. — Она продвинулась вперёд на коленях, найдя нужную точку и затем потихоньку, мягко подсаживала на него вульву, не до конца внутри и не до конца снаружи, а как-то наполовину.
— Ох. — Он выгнулся на локтях, напрягшись, тщетно пытаясь упереться в неё.
— Ах. — Она нависла над ним, волосы шекочат его лицо, а он улыбнулся, щёлкнув их зубами.
— Ох-ургх. — Она затолкала в его рот большой палец, потянула его голову набок и он всосал его, вонзился в него, поймал её запястье, лизнул её ладонь, потом её подбородок, потом её язык.
— Ах. — Она начала проталкиваться на нём всё ниже, улыбаясь сама себе, хрипло бурча горлом и он зарычал ей в ответ.
— Ох.
В одной руке она держала основание члена и тёрлась об его головку, не до конца внутри и не до конца снаружи, а как-то наполовину. Другая обвила затылок Трясучки, удерживая его лицо у её сисек, пока он тискал их, мял их, кусал их.
Её пальцы ощупывали его скулы, подушечка большого донельзя мягко прошлась по изувеченной щеке, щекоча, возбуждая, царапая. Он ощутил внезапный укол ярости, схватил её за кисть, грубо сжал, выкрутил, выкрутив, бросил её саму на колени, выкручивая ей руки за спиной, уткнул лицом в простыню, она захрипела.
Он что-то рыкнул на северном наречии, и даже сам не понял что. В нём разгорелось жгучее желание сделать ей больно. Сделать больно себе. Он запустил свободную руку в её волосы и жёстко толкнул её к стене, рыча и поскуливая сзади неё, пока она не застонала, одышливо вдохнула, открыла рот, волосы спадающие на лицо терепетали вместе с дыханием. Он всё ещё держал её руки скрученными за спиной и её ладонь выгнулась, стиснула его запястье пока он стискивал её, подтаскивая его на себя сверху.
Ух, ух — их бессознательное урчание. Скрип, скрип — стонала вместе с ними кровать. Шлёп, шлёп — его живот хлопал её по заднице.
Монза ещё несколько раз подвигала бёдрами, с каждым движением издавая лёгкое уханье, голова запрокинута назад, на вытянутой от напряжения шее проступили вены. С каждым движением она издавала рычание сквозь стиснутые зубы, до боли туго сжимая все мышцы, затем медленно начала расслабляться. Она оставалась там ещё немного, согнулась, обмякнув, как мокрый лист, жёсткое дыхание царапало в глубине глотки. Затем она соскользнула прочь, собрала простыню в горсть и вытерлась об неё.
Он лежал на спине, неотрывно глядя в позолоченную отделку потолка, потная грудь учащённо вздымалась и опадала, широко раскинуты руки. — Так вот на что похожа победа. Если б я знал, я бы рискнул пораньше.
— Нет, ты б не стал. Ты же Герцог Глистоползучий, помнишь?
Он скосил глаза на свой мокрый хуй, пихнув его сначала в одну сторону, потом в другую. — Что ж, некоторые вещи лучше принимать в своё время…
Трясучка разжал пальцы, истёртые, изрезанные, заскорузлые и хрустящие от хватки на секире целый день. От них поперёк её запястья остались белые полосы, медленно наливающиеся розовым. Он откатился назад на ляжках, тяжело втягивая воздух, тело обмякло, распрямились ноющие мускулы. Его похоть вся вышла и ярость ушла вместе с ней. Покамест.
Её ожерелье красных камней стучало, когда она перекатилась к нему. На спину, груди сплющились на рёбрах, выпирали шишки — тазовых костей внизу живота, острых ключиц у плечей. Она вздрогнула, повращав кистью и потрев запястье.
— Не хотел сделать тебе больно, — проворчал он, неумело соврав и не очень-то переживая.
— О, я вовсе не такая уж хрупкая. И можешь звать меня Карлоттой. — Она потянулась и нежно потрепала его губы кончиками пальцев. — Я думаю мы для этого достаточно неплохо друг друга знаем…
Монза слезла с кровати и прошла к столу, ноги ныли и подкашивались, ступни шлёпали по прохладному мрамору. Рядом с лампой лежала шелуха. Лезвие ножа отливало тусклым светом, блестел отполированный чубук трубки. Она присела перед ней. Сегодня, даже с легионом свежих ссадин, ушибов, порезов после битвы трубка не взывала к ней и вполовину так сильно как раньше. Она подняла левую руку, костяшки начали обрастать коркой, и недоумённо насупилась. Рука была твёрдой.
— Никогда всерьёз не думала, что смогу, — прошептала она.
— А?
— Побить Орсо. Я рассчитывала поиметь троих из них. Может, четверых, прежде чем меня убъют. Ни за что не думала, что протяну так долго. Ни за что не думала, что взаправду смогу.
— А теперь любой скажет, что расклад в твою пользу. Как же быстро надежда оживает снова. — Рогонт напомаживался перед зеркалом. Высоким, с обрамлением из цветных бутонов виссеринского стекла. Глядя на его позу, она с трудом верила, что некогда сама была совершенно также тщеславна. Часы, что проводила прихорашиваясь перед зеркалом. Состояния, что они с Бенной тратили на одежду. Падение с горы, изувеченное тело, разбитая рука и шесть месяцев жизни гончей собаки, казалось уж от этого-то её излечили. Наверное ей бы стоило посоветовать такое же исцеление Рогонту.
Герцог парадным жестом поднял подбородок, грудь колесом. Он помрачнел, осунулся, прикоснулся к длинной царапине сразу под ключицей. — Вот падла.
— Поранились пилкой для ногтей?
— Знай же, такая страшенная рана могла запросто принести смерть не столь могучему мужу, как я! Но я вынес её без намёка на жалость и продолжал драться как тигр, кровь стекала ручьём, ручьём я сказал, с моих доспехов! Начинаю подозревать, что от неё даже может остаться шрам.
— Который вы, без сомнений, будете носить с огромной гордостью. Можете прорезать дыры во всех рубашках, чтобы публично его показывать.
— Не знал бы я наперёд, решил бы что надо мной насмехаются! Вы отдаёте себе отчёт, что если события будут разворачиваться согласно моему замыслу — а пока, должен отметить, они так и идут — вскоре вы станете метать свои остроты в короля Стирии. Я-то на самом деле уже заказал себе корону у Зобена Касума, всемирно известного мастера-ювелира из Коронтиса…
— Естественно отлитую из гуркского золота.
Рогонт замолчал, посмурнел. — Мир не так прост, как вы думаете, генерал Муркатто. Бушует великая война.
Она фыркнула. — Думаете, я не заметила? Идут Кровавые Годы.
Он фыркнул в ответ. — Кровывае Годы есть лишь короткая стычка. Эта война началась задолго до твоего или моего рождения. Противостояние между гурками и Союзом. Ну, или между доминирующими в них силами — Гуркхульской церковью и Союзными банками. Их поле боя — везде, и каждый муж обязан выбрать сторону. Посередине останутся одни лишь трупы. Орсо стоит за союз, банкиры обеспечивают Орсо. А у меня своё… обеспечение. Даже могучий муж должен склониться перед кем-то.
— Может вы не заметили, я не муж.
Улыбка Рогонта прорезалась снова. — О, я-то заметил. И это второе, что меня в тебе привлекает.
— А первое?
— Ты поможешь мне объединить Стирию.
