в её ногу. — И не уверена, что не нравится тебе.
— Ну раз ты об этом упомянула… должен сознаться, я люблю когда на меня смотрит сверху вниз сильная женщина. — Он погладил её колени кончиками пальцев, медленно провёл ладонями по внутренней стороне её бёдер до самого верха, а затем нежно спустился вниз. — Нельзя ли предположить… можно попросить тебя… в общем, на меня пописать.
Монза нахмурилась. — Мне не хочется.
— Может быть… тогда, немножко попить? А потом…
— Думаю, я привыкла к горшку.
— Какая расточительность. Горшок этого не оценит.
— Ну, раз он наполнится, можете делать с ним всё, что захотите, как вам такое?
— Пфу. Вовсе не тоже самое.
Монза медленно покачала головой, сходя с него. — Самозванная великая герцогиня писает на предполагаемого короля. Такое придумать-то не получится.
— Хватит. — Трясучку покрывали синяки, царапины, ссадины. Сучий порез на спине, как раз там, где труднее всего почесаться. Теперь, когда его хуй начал сдуваться, они снова заизводили его нестерпимым зудом, срывая его терпение. Его мутило от болтовни вокруг да около, от лжи друг другу, заметной с первого взгляда, как гнилой труп в постели. — Хочешь убить Муркатто, возьми да так и скажи.
Она замерла, приоткрыв рот. — Неожиданно ты попёр напролом.
— Нет, я пру напролом, вполне ожиданно тобой от одноглазого убийцы. Почему?
— Что почему?
— Почему ты так неистово хочешь её смерти? Я идиот, но не самый уж большой идиот. Не думаю, что такую женщину, как ты привлекло моё симпатичное личико. Ни даже моё чувство юмора. Возможно ты худо-бедно жаждешь отомстить за то, что мы сделали с тобой в Сипани. Мстить все любят. Но в этом лишь часть причины.
— Не малая часть… — Она отстранённо повела пальцем вверх по его ноге. — Насчёт насколько меня к тебе влекло — меня всегда больше интересовали настоящие мужчины, чем симпатичные личики, но я изумилась… я могу на тебя положиться?
— Нет. Если б ты могла, я бы не очень-то подошёл для работы, правда? — Он поймал её скользящий палец и завернул его перед собой, подвигая ближе её вздрогнувшее лицо. — Что всё это значит?
— Ах! В Союзе есть человек! Человек на кого я работаю, тот, кто послал меня в Стирию, в первую очередь шпионить за Орсо!
— Калека? — Его имя назвала Витари. Человек, который стоял за королём Союза.
— Да! А! А! — Она запищала, как только он выкрутил палец сильнее, затем выпустил его и она одёрнула руку. Приложив её к груди, выпятив на него нижнюю губу.
— Не надо было тебе так делать.
— Может мне так нравится. Продолжай.
— Когда Муркатто заставила меня предать Орсо… она заставила меня предать и Калеку. Орсо во врагах я смогу пережить, если некуда деваться…
— Но не этого Калеку?
Она сглотнула. — Нет. Не его.
— Худший враг, чем могущественный герцог Орсо, да?
— Гораздо худший. Его цена — Муркатто. Она угрожает сорвать все его тщательно вынашиваемые планы по включению Талинса в Союз. Он хочет её смерти. — Маска уравновешенности слетела и показался её собственный взгляд, с опущенными плечами и вперившимися в простыню широко открытыми глазами. Алчный, болезненный и очень, очень напуганный. Трясучка понравилось то, что он увидел.
Наверное первый честный взгляд, с тех самых пор, как высадился на стирийский берег. — Если я найду способ убить её, я верну себе жизнь.
— И твой способ — я.
Она подняла на него взор, и глаза были твёрдыми. — Ты сможешь всё сделать?
— Я мог бы всё сделать сегодня. — Он собирался разрубить секирой ей голову. Он собирался поставить сапог ей на лицо и вдавить её под воду. Вот тогда б ей пришлось его уважать. Но взамен он её спас. Потому что надеялся. Может и до сих пор… но надеяться — строить из себя дурака. А Трясучка уже заманался выглядеть дураком.
Сколько народу он поубивал? Во всех тех битвах, стычках, отчаянных схватках наверху, на Севере? Да даже в те полгода, с тех пор как приехал в Стирию? У Кардотти, в дыму и безумии? Среди скульптур во дворце герцога Сальера? В бою всего лишь несколько часов назад? Должно быть пару десятков. Больше. Женщины в том числе. Он окунулся в кровь, глубоко, как сам Девять Смертей. Не похоже, что прибавка ещё одного трупа к общему итогу обойдётся ему ценою места среди праведников. Его губы скривились.
— Смогу. — Ясно с первого взгляда, как шрам у него на морде, что Монза не испытавает к нему ни черта. Так с какой стати ему испытывать к ней хоть что-то? — Легко.
— Тогда сделай. — Она подползла вперёд на четвереньках с полуоткрытым ртом, пронзительно глядя в его единственный глаз. Тяжело свисали бледные сиськи. — За меня. — Её соски притёрлись к его груди, в одну сторону, потом в другую, пока она медленно пресмыкалась на нём. — За себя. — Её ожерелье кроваво-красного камня тихонько стучало по его подбородку. — За нас.
— Мне нужно выбрать подходящее время. — Он провёл по спине и положил руку на задницу. — Первым делом убедись, так?
— Конечно. Ничего путного не выйдет… в спешке.
Его наполнил её аромат, сладкий запах цветов смешался с острым запахом порева. — Она мне денег должна, — последним возражением пробурчал он.
— А, деньги. Знаешь, раньше я была купцом. Покупала. Продавала. — Её дыханье обжигало ему шею, рот, лицо. — И по моему долгому опыту, когда люди начинают обсуждать цену, сделка считай заключена. — Она уткнулась в него, губы слегка касались клубка шрамов на его щеке. — Сделай для меня эту штуку и обещаю, ты получишь столько, что не сможешь потратить. — Прохладный кончик языка обвёл ободранную плоть вокруг его металлического глаза, ласково и нежно. Навевая спокойствие. — У меня договорённость… с банковским домом… Валинт и Балк…
Так много за просто так
Серебро играло в лучах солнца тем особенным, от которого текут слюни, блеском, какой почему-то бывает только у денег. Полный несгораемый ящик, сложенных столбиками в пределах всеобщей видимости, притягивал взгляды каждого в лагере, более надёжно, чем если б на столе непристойно разлеглась голая графиня. Штабельки искромётных, искрящихся монет свежей чеканки. Валюта, одна из благороднейших в Стирии, вложена в одни из подлейших рук этой земли. Забавная ирония. На монетах с одной стороны конечно же весы, традиционный символ стирийской коммерции со времён Новой Империи. На другой — строгий профиль великого герцога Орсо Талинского. Ещё более забавная ирония, по мнению Коски — так как он расплачивался с членами Тысячи Мечей лицом человека, которого они только что предали.
Прыщавой и паршивой, косящей и чешущейся, кашляющей и неопрятной вереницей, солдаты и офицеры первой роты первого полка Тысячи Мечей, подходили к импровизированному столику получать свою неправедную долю. Над ними вплотную надзирал старший писарь бригады и дюжина её наиболее испытанных ветеранов, праведных в точно такой же степени, ведь с течением утра Коска, вгоняясь в тоску, нагляделся на все мыслимые уловки.
Люди подходили к столику многократно в другой одежде, называли фальшивые имена или имена погибших товарищей. Они как положено преувеличивали, приукрашивали или открыто врали в отношении своего звания либо срока службы. Они рыдали о больных матерях, детях или знакомых. Они выдавали всесокрушающий поток жалоб о пище, питье, снаряжении, поносе, начальстве, вони от других, погоде, украденных вещах, поврежденьях полученных, поврежденьях нанработанные гроши из своего командира,
