они стали бы величайшей ратной силой всех времён.
Но первый сержант Дружелюбный бдил. Он годами работал на кухнях в Безопасности, где дюжины самого отпетого в мире жулья ежедневно воевали друг с другом за хлеб насущный, и он знал каждую подлую уловку, хитрость и надувательство, примяняемые по эту сторону ада. Ничто не упускал его взор василиска. Сиделец не пропустил мимо очереди ни единого сверкающего портрета герцога Орсо.
Коска покачал головой в глубоком смятении, наблюдая, как тащится прочь последний. Невыносимая хромота, за которую тот требовал компенсацию, исцелилась на глазах. — Клянусь Судьбами, можно было предположить что они обрадуются прибавке! Уж если не тому, что им не пришлось за неё драться! Или даже самим её красть! Клянусь, чем больше ты человеку даёшь, тем больше он требует, и тем менее счастливым становится. Ни один не поблагодарил за то, что он получил за просто так. Сифилис на вашу благотворительность! — Он хлопнул по плечу писаря, от чего тот провёл неряшливую закорючку через аккуратно заполненную страницу.
— Наёмники уже не те, что раньше, — проворчал мужик, мрачно поставив кляксу.
— Неужели? На мой взгляд они кажутся вполне такими же буйными и нахальными как и всегда. 'Уже не то, что раньше' общее нытьё недалёких умов. Когда люди говорят, что нечто раньше было лучше, они имеют в виду, что раньше лучше были они сами, потому что были молоды и все их чаяния лежали перед ними. Мир неизбежно темнеет, по мере твоего сошествия в могилу.
— Значит всё осталось по прежнему? — спросил писарь, грустно поднимая глаза.
— Кто-то стал лучше, кто-то хуже. — Коска выдавил тяжёлый вздох. — Но по большому счёту, я не заметил значительных изменений. Скольким нашим героям уже уплачено?
— Это все из роты Оруженосца, из полка Эндике. Да, то был полк Эндике.
Коска закрыл глаза рукой. — Прошу, не упоминай это храброе сердце. Его потеря до сих пор укол для меня. Скольким уже уплачено?
Писарь облизнул пальцы, прошелестел парой шуршащих листов своей книги, начал подсчитывать записи. — Одна, две, три…
— Четырёмстам и четырём, — сказал Дружелюбный.
— А сколько служит в Тысяче Мечей?
Писарь поморщился. — Считая весь вспомогательный состав, слуг и торговцев?
— Несомненно.
— И шлюх?
— Считай их в первую очередь, они трудятся добросовестней всех в целой, нахрен, бригаде!
Стряпчий покосился в небо. — Эээ…
— Двенадцать тысяч восемьсот девятнадцать, — сказал Дружелюбный.
Коска уставился на него. — Говорят, что хороший сержант стоит трёх генералов, но ты стоишь трёх дюжин, друг мой! Однако, тринадцать тысяч? Мы просидим здесь до завтрашней ночи!
— Вполне вероятно, — проворчал писарь, перелистнув страницу. — Рота Говномеса полка Эндике следующая. Полка Эндике… в смысле раньше… как-то так.
— Пофиг. — Коска отвинтил колпачок фляжки, что Морвеер швырнул в него в Сипани, поднёс её к губам, взболтал и обнаружил, что она пуста. Он насупился на потрёпанный металлический сосуд, вспоминая с некоторой неприязнью насмешливые суждения отравителя, о том, что человека не изменить ничем. На самом деле с достаточной неприязнью, чтобы его потребность глотнуть резко возросла. — Короткий перерыв, пока я добываю пополнение. Постройте роту Говномеса. — Он встал, корча гримасу пока его ноющие колени с хрустом возвращались к жизни, затем прорезался улыбкой. Крупный мужчина целеустремлённо подходил к нему сквозь грязь, дым, холсты и неразбериху лагеря.
— Ба, мастер Трясучка, с холодного и кровавого Севера! — Северянин явно бросил наряжаться и носил кожаную солдатскую безрукавку и рубаху грубой пряжи с закатанными до локтей рукавами. Его волосы, в точности как у мусселийского щёголя когда Коска впервые бросил на него взгляд, отросли во взъерошенную путаницу, массивная челюсть распушилась порослью — среднее между щетиной и бородой. Ничто из этого не прятало покрывавшее одну сторону лица сплетение шрамов. Чтобы их скрыть потребуется большее, чем волосы. — Мой старый соратник по приключениям! — Или по убийствам, как на самом деле и было. — Вижу блеск в твоих глазах. — Буквально, ведь светлый металл в глазнице отразил луч полуденного солнца и сверкал почти до боли ярко. — Хорошо выглядишь, друг мой, просто превосходно! — Хотя на самом деле тот выглядел искалеченным дикарём.
— Радость на лице — и на сердце радость. — Северянин явил кривобокую улыбку — палёная плоть сдвинулась лишь мельчайшим краешком.
— Именно так. Улыбнись на завтрак, и будешь дристать счастьем до самого полдника. Ты был одним из воинов в битве?
— Да вот и был.
— Так я и думал. Ты ни разу не производил впечатления человека, которому боязно засучить рукава. Кровищи-то было! Да?
— Да вот и было.
— Однако ведь некоторые на крови цветут и пахнут, правда? Осмелюсь сказать, ты кое-кого из их породы знаешь.
— Да вот и знаю.
— И где-же твой наниматель, моя злосчастная ученица, преемница и предшественница, генерал Муркатто?
— Сзади тебя, — послышался резкий голос.
Он крутанулся вокруг своей оси. — Божьи зубы, женщина, а ты не утратила уменья заставать людей врасплох! — Он притворился потрясённым, чтобы сгладить наплыв волнительных чувств всегда сопровождавших её появление и угрожавших сорвать ему голос. Вдоль щеки у неё шла длинная царапина, на лице несколько кровоподтёков, но в остальном она выглядела неплохо. Очень даже неплохо. — Разумеется радость зреть тебя живой не знает границ. — Он взмахнул шляпой, чьи перья смущённо поникли, и упал перед ней на колени прямо в грязь. — Скажи, что прощаешь мою игру? Тепрь видишь, как я думаю всё время лишь о тебе. Моя нежность к тебе неистощима.
Она фыркнула в ответ. — Нежность, ага? — Больше чем она доселе могла догадываться, или чем он давал ей понять. — Значит то было представление для моего же блага? Я сейчас грохнусь в обморок от избытка признательности.
— Одна из черт, за которые тебя нельзя не любить — готовность в любое время грохнуться в обморок. — Он вздёрнул себя обратно на ноги. — А всё, полагаю, из-за твоего ранимого женского сердца. Пошли со мной, я тебе кое-что покажу. — Он повёл её оттуда сквозь деревья в сторону небольшой хатки, побеленные стены лучились под полуденным солнцем, Дружелюбный и Трясучка тянулись следом, как плохие воспоминания. — Должен признать, что наряду с оказанием любезности тебе и мучительным соблазном в конце концов дать Орсо хороший поджопник, требовали решения и несколько пустяковых шкурных вопросов.
— Иных не изменить ничем.
— Никогда, да и с какой стати? Предложение включило в себя изрядное количество гуркского золота. Впрочем ты знаешь, ты же первой его предлагала. Вот, а Рогонт был так добр, пообещав мне, при случае, теперь уже весьма вероятном, его коронации королём Стирии — великое герцогство Виссеринское.
Он с чувством глубокого удовлетворения наблюдал её вздох замешательства.
— Ты? Великий герцог Виссеринский? Пиздец!
— Я скорее всего не буду употреблять слово 'пиздец' при подписи моих указов, но в остальном верно. Великий герцог Никомо звучит просто здорово, а? Да и вообще, Сальер помер.
— Уж я-то в курсе.
— У него нет наследника, даже отдалённого. Город разграблен, выжжен дотла, провинция в упадке, большинство населения сбежало, убито или ещё как-то злоупотребило ситуацией. Виссерину нужен сильный и самоотверженный вождь, чтобы вернуть былую славу.
— Но вместо него у них будешь ты.
Он позволил себе похихикать. — А кто лучше-то? Иль я не уроженец Виссерина?
— Как и множество других. Что-то не видать, чтобы они хапали себе герцогский титул.
