врага. И когда его боевой пыл угаснет, вы сможете выяснить отношения без помощи оружия.
— Что вам от меня надо? — деланно небрежно поинтересовался Кенет.
— От тебя?
— Нужен ты нам!
— Отдай нам ведьму, колдун!
— Отдай, и мы тебя не тронем!
— Отдай ведьму!
Когда бы не так страшно, было бы смешно. Логика, нельзя же не сказать, железная. Требовать у колдуна, чтобы он отдал ведьму на расправу. Словно с точки зрения колдуна быть ведьмой — преступление.
— Ведь-му! Ведь-му! — требовала толпа.
— А солнце в маринаде не хотите? — парировал Кенет. — Что вы с ней такого не поделили? Чем она вам насолила?
— Это все она! — выла толпа. — Отдай!
Кенет спиной чувствовал, как дрожит избитая, окровавленная девчонка, прижавшись к нему. Он завел укушенную руку назад и слегка отряхнул ее.
— Ведь-му! Ведь-му!
— С места не сдвинусь, пока не услышу по-человечески, что тут у вас случилось, — холодно возразил Кенет и вытянул ноги.
Толпа еще немного побесновалась, но даже до толпы когда-нибудь хоть какая-то мысль изредка доходит. Когда до толпы дошло, что невидимая стена никуда не денется, а молодой волшебник твердо вознамерился сдержать обещание, рев толпы сменился неясным ропотом.
— Так что тут у вас произошло? — повторил Кенет.
— Она нас околдовала!
— Уморила!
— Разорила!
— Так все-таки уморила или разорила? — усмехнулся Кенет.
— А какая разница?
Когда Кенет наконец уяснил себе положение вещей, в голове у него шумело, виски стиснуло тупой болью. Трудно разобрать сквозь шум человеческую речь — но куда труднее разобрать речь, в которой нет ничего человеческого.
На Имбон обрушилась повальная болезнь. Умирали от нее немногие, но выжившие оказывались обезображенными до неузнаваемости. У кого все лицо покрывалось язвенными буграми, у кого по всему телу пошли сине-зеленые пятна с омерзительным запахом, у кого выпали волосы — иногда клоками, а иногда и вообще все до последнего волоска, причем отрастать снова явно не собирались. Не помогали ни притирания, ни заклинания. Болезнь эта была Кенету известна, хотя и только понаслышке. Лихорадка, прозванная лекарями «мать уродов», — заболевание крайне редкое. Ее не приносят в жилища бедняков крысы. «Мать уродов» и вообще милостива поначалу к беднякам. Неизвестно почему, но первые ее жертвы — всегда холеные баловни судьбы. Только собрав свою жатву среди безумно богатых, очень богатых, богатых и просто зажиточных, «мать уродов» направляется в бедные кварталы. И то только если эпидемия разразилась повальная. Обычно дело обходится одной-двумя жертвами. Город должен жить очень богато, чтобы в нем поселилась «мать уродов». Оттого-то и встречается эта болезнь куда чаще в байках лекарей, чем на самом деле.
Но богатый процветающий Имбон пал жертвой лихорадки всего за неделю. Мучительный жар и ломота во всем теле, а потом — вечное уродство. Не скроешь, не спрячешь, не замажешь отвратительные язвы и жуткие шрамы. Городу не удалось скрыть постигшее его несчастье. И игроки покинули Имбон, повсюду разнося слухи о мерзкой болезни. Река азарта пересохла, и Имбон задыхался, как рыба на песке.
— И это все она! — завывала толпа.
— Да с чего вы взяли? — удивился Кенет.
— А как же иначе? — ответил ему хриплый фальцет. — Она же может и вылечить!
Ого! Умеющих исцелять от «матери уродов» на всю империю немного — по пальцам одной руки пересчитать можно. Кенет был так охвачен восторгом, что до него очень не сразу дошло, о чем толкует охрипший безумец.
— Она что — вас лечила? — стеклянным от ярости голосом осведомился Кенет.
— А как же! — согласно произнесла, почти пропела толпа. — Раз может вылечить, может и наслать. Кроме нее, некому!
— Она и наслала!
— Ведь-му! Ведь-му!
Вот уж поистине благодарность за лечение! Кенет попытался понять логику толпы — и не смог. Его мутило от отвращения. Он почти забыл о дрожащей девчонке у себя за спиной. Вспомнил, лишь когда услышал ее сдавленный рыдающий смешок.
Этот смех сорвался с разбитых в кровь губ как бы нечаянно, и Кенету было все равно, что его исторгло — страх, отчаяние, презрение, гнев, обида? Ибо даже такой изувеченный смех заставил воздух дрогнуть, и на мостовую покатились золотые колеса. Они были совсем маленькие, не больше перстней, но даже когда они угасли, их томительный звон слышался еще долго.
— Ведь-му! Ведь-му!
Кенет почти не слышал этого слаженного рева. Золотые колеса! Здесь, в Имбоне! Рукой подать до Замка Пленного Сокола, почти на самой границе владений Инсанны! Инсанны, истребившего всех драконов в своих краях, чтобы изготовить из их мертвых тел магические зелья! Да какой дракон по доброй воле сунется в эти гиблые места? Достаточно Инсанне проведать, и не сносить ему головы. А ведь пришла, пришла же, рискуя своей жизнью, пришла в этот гнусный город, пришла, чтобы лечить... чтобы найти свою смерть от рук разъяренной толпы!
Никогда еще Кенет не испытывал подобной ненависти. До сих пор его противники были не вовсе лишены человеческого облика. Несчастные разбойники, скорее жертвы, чем обидчики. Околдованный убийца — можно ли его винить? Высокомерный отец Наоки тоже человек чести, хоть и на довольно противный лад. Даже Инсанна... этот хотя бы умен. Простить его нельзя, но есть за что уважать, пусть даже он и мерзавец. Теперь же перед Кенетом был совсем иной враг. Воплощение чистого беспримесного зла, притом же без малейших проблесков разума. Толпа.
— Ведь-му! Ведь-му!
И тут Кенет закричал.
То был не боевой крик воина Кенета, не призывающий силу вопль начинающего мага Кенета. В это мгновение ни воина, ни мага не существовало. Деревенский мальчик кричал от невыносимой боли. До сих пор ему удавалось не то чтобы не замечать зла или дурного обращения с собой, но стряхивать его с себя. Он не обращал внимания на душевную боль — а она скапливалась, пряталась, таилась, ожидая своего часа. И дождалась. Все оскорбления, разлуки, все виденные им мерзости жизни, все предательства, которым он был свидетелем, а то и жертвой, — все разом обрушилось на него, хлынуло, придавило. И наивный неопытный мальчик, даже не предполагавший, что на свете столько зла, не выдержал.
Длилось это не более доли мгновения. Даже без участия воли Кенета боль деревенского мальчика сделалась яростью воина. Из его уст исторгся новый крик, и деревянный меч со стальным свистом покинул ножны.
Вот теперь Кенет окончательно понял, что означал неумолимый сухой жар в глазах Аканэ. Обжигающе холодное бешенство — то, что и закаленного воина заставит в страхе попятиться. То, что даже мертвому дает силы сражаться. Кенет был готов разорвать толпу, как ветхую тряпку. У его ног шипел и пузырился под ударами гневных молний камень мостовой. Трудно сказать, что натворил бы воин Кенет, не одержи верх начинающий маг. Привычка соблюдать устав взяла свое — а устав не особенно одобряет подобную ярость. Сизый блеск молний напомнил Кенету, что он все-таки волшебник. Гнев его не утих, но Кенет овладел им. Теперь он знал, что ему делать.
Толпа попятилась и вновь прихлынула, когда Кенет шагнул к невидимой стене и рассек ее своим
