– О том, как преподнести тебе плохие новости. А, песье охвостье, это не просто плохие, это отвратительные новости!
– Да что ж ты душу выматываешь, пес тебя возьми. Кто это?
– Упыри, – ответил Баюн.
– Упыри? – спросил у меня Платон, не торопясь покидать окоп.
– Если Баюн говорит, видимо, так и есть, но на вид обычные люди. Только бледные.
– Это карпатские упыри, – сказал Баюн. – Трансильванские.
– Ну упыри, эка невидаль, – хмыкнул Платон.
– Что, доводилось встречаться?
– Не, своими-то глазами не видал. Мал еще был, меня не взяли. Это у нас под Новгородом в былые времена водились они, так ничего, как заводились, так и ловились. Из нашей артели мужики, было стать, цельно гнездо этих тварей разворошили.
Один из упырей, между тем размяв шейные позвонки, шагнул к ван Хельсингу и о чем-то спросил. Тот поспешно замотал головой и указал пальцем в нашу сторону. Викинги, быть может, и не знали языка, но смысл диалога уловили и тоже стали тыкать в нас пальцами. Упыри, щурясь против солнца, осмотрели наше укрепление, потом еще раз придирчиво оглядели халландцев, посовещались между собой и двинулись-таки к поляне. Шли неспешно, вразвалочку, явно играя на публику. По рядам викингов пронесся вздох облегчения, а ван Дайк поспешил поддержать Адальберта, у которого вдруг подкосились ноги.
– Это трансильванцы, – возразил кот новгородцу. – Как видите, способны действовать даже при солнечном свете. Необычайно живучи и необычайно сильны.
– Что вообще с упырями делают? – спросил я. – Осиновый кол, серебряная пуля?
– Да, это все неплохо, – подтвердил Баюн. – Во всяком случае, не помешало бы. Но, во-первых, у нас нет ни серебра, ни осины, а во-вторых, я ведь уже сказал: это карпатские упыри. Серебром их для начала можно угостить, осинкой закончить, но в промежутке обязательно надо голову срубить.
– Так в чем дело? – спросил Платон. – Наши баяли, так же с упырями обходились. Голову с плеч, потом осинкой к земле…
– Понимаешь, Платон, трансильванцев очень трудно уговорить подставить голову под топор. Говорю же: сильны и живучи.
– Насколько? – спросил я.
– Если верно то, что я о них слышал, – ответил Баюн, – с одним мы все вместе еще бы справились. С двумя – уже вряд ли. Чудо, что делать будем?
– Персонально ты – сматывать удочки и уходить к котятам. Платон, сможешь попасть им из ружей, скажем, в ноги?
– Попробую. Так ведь если это не насмерть…
– Зато даст выигрыш во времени. Только уж постарайся попасть.
Бледные трансильванцы приближались с самыми зловещими ухмылочками, как закоренелый обитатель пятого класса средней школы надвигается на песочницу с замершими от ужаса дошколятами. Блин, а ведь действует на нервы… В нашем случае, как понимаете, угроза была посущественней…
– Чего же Заллус сразу свою нечисть не выпустил? – борясь с неприятной дурнотой, спросил я.
– Слишком дорогое удовольствие, – ответил кот, и не подумавший тронуться с места. – Упырей можно заставить служить себе только один раз. Потом нужно отпускать, не то непременно напакостят.
Трансильванцы, одетые в какие-то пестрые обноски, но глядящие по меньшей мере королевскими фаворитами, остановились шагах в двадцати от нас и сделали вид, будто очень удивились, рассмотрев на дороге препятствие.
– А что бы это такое было, Молкай? – на вполне сносном русском спросил самый бледный у другого, почему-то красноносого.
– Ума не приложу, Мозжай, – ответил тот. – Кроты, наверное, тут водятся, ишь как землю изрыли.
– То ли я кротовых нор не видал? Они-от, памятно, повнушительней смотрятся. Не, то, наверное, землеройки полянку испортили.
– Или черви дождевые, – согласился Молкай и обернулся к третьему, щупленькому на вид и вроде бы самому молодому из троих: – Момса, ты поглазастей, не видишь ли там кого?
– Баюн, – тихо спросил я. – А к чесноку трансильванцы как относятся?
– Я слышал, недолюбливают. Только где…
– Платон, попроси-ка у самобранки чеснока.
– Да ведь она в чистом виде, поди, не даст…
– Ну чесночного супа, да чего угодно!
Новгородец, с сомнением отодвинувшись от ружей, развернул скатерть.
– Эх, Настю бы сюда, – вздохнул он, выпрашивая щучьи головы с чесноком. – Ее-то самобраночка слушалась – залюбуешься!
– Ага, вот только Насти тут и не хватало… Давай, Платон, еще давай!
Упыри между тем продолжали ломать комедию. Момса, пощурясь в нашу сторону, шумно потянул ноздрями воздух и сообщил:
– Глаза не видят, господари, а нюх-от чует: то не кроты и не землеройки, то еда от нас прячется, под землю хоронится. Чую еду: одну большую и сочную, другую жесткую и пугливую, а третью полудохлую!
– Да неужто? – обрадовался Молкай. – Славно, славно, я вот давеча как раз подумал: а хорошо бы нам, господари, покушать. Как же делить будем еду?
– Я всех больше проголодался, возьму большого, – заявил «права на меня» Мозжай.
– А я люблю, чтоб мяско погрубее было, – подпел Молкай, пристальным взглядом сгоняя краску с лица Платона.
– Ну а я, по молодости лет, и полудохлым обойдусь, – смиренно согласился Момса. – Да уж позвольте, господари, за то прихватить и закуску. Бегает там мелочь какая-то с семью закусончиками, так я их приправой возьму себе?
– Бери, бери, нам не жалко, – разрешил Мозжай. – Так пойдем, что ли, обедать? А то как бы еда не разбежалась.
В этот момент Платон приподнял деревянную крышку, выпустив из миски, мягко говоря, трогающий душу аромат чесночной похлебки. Я же говорил, самобранка у нас молодчина, все понимает. Дыхание сперло, беспамятный Рудя застонал и слабо махнул рукой, будто отгоняя муху от лица. Упыри тоже учуяли чеснок и сбились со своего развязного шага, на их лицах отразилось отчетливое отвращение. Момса икнул.
Платон тотчас метнулся к ружьям, а я демонстративно (хотя и пришлось задержать дыхание) побрызгал себе похлебкой на шею.
– Зря ты так, чудовище, – прохрипел, борясь с рвотными позывами, бледный Мозжай. – То бы мы тебя без боли высосали, а теперь жди смерти лютой.
– Да заждался уже! – крикнул я в ответ. – Подходи, бледнолицые!
Куда девалась их вальяжность? Упыри рванули в атаку как спринтеры в финальном забеге. Платон шарахнул из ружья с безнадежным опозданием, Момса ушел с линии прицела намного раньше, чем прогорел порох на полке. Одна польза – он все-таки отшатнулся и запрыгнул на бруствер позже остальных.
За эти мгновения многое произошло. Первым делом я подцепил правой нижней лапой блюдо с каким-то варевом, и пнул точно в лицо Мозжаю. Каша не каша, скорее даже чесночный соус это был, точно не помню – но прилипло намертво. Мозжай завизжал, как женская сборная, в чью раздевалку «случайно» завернул представитель чужого пола.
И тогда красноносый Молкай, распластавшись в прыжке, с неожиданной силой обрушился на меня и повалил на спину. Только тут я понял, насколько опасны упыри.
Молкай был не просто силен, он был намного быстрее меня. В падении я успел взмахнуть лапой – кому угодно такой удар снес бы башку с плеч, а трансильванец легко отдернул голову. И тотчас сомкнул пальцы у меня на шее. Будь на мне лечебный амулет, снижавший болевые ощущения, это бы не имело такого большого значения, а теперь цветные искры вспыхнули перед глазами, и я бестолково замолотил лапами… И вдруг почувствовал, что могу дышать.
Издевательский фарс меня выручил! У Молкая сработал древний рефлекс упыря, он потянулся зубами к моей шее, но тут концентрация запаха оказалась слишком высока для его нервной системы. Упыря
