неповоротливых, а из-за спины у меня вслед за ними выкатился вал сверкающих броней ратников.
На бруствере стояла растрепанная, но счастливая Настя. Рядом с ней – бледный, но улыбающийся Семен Гривна, в двух шагах от него – воин в островерхом шлеме, в богато расшитом плаще.
Ратников было чуть больше полусотни, но викинги этого не знали, да и появление подмоги защитникам острова оказалось столь неожиданным, что они вообразили себе многотысячную волшебную армию. Паника поразила захватчиков, в устье тропы они сбились в кучу, позволяя безнаказанно рубить и кромсать себя, даже не пытаясь толком защититься. Крики тех, кто успевал заметить, сколь мал обративший их в бегство отряд, тонули в гулком вое ужаса.
В этом месте, которое я про себя так и назвал тропой, была перебита почти половина викингов.
…Я опустил лапы и хвост, выронив оружие.
– Настя, ты как здесь оказалась?
Она кинулась мне на шею:
– Чудо! Я успела! – но тут же отпустила, кинулась в окоп, порывисто обняла Платона, прижала к груди Баюна и склонилась над Рудей. – Живы? Целы? Здоровы? Слава богу, успела! Мы успели, батюшка!
– Слава богу, – кивнул тот.
– Ты, знать, и есть Чудо-юдо? – Шагнул ко мне один из стоявших рядом русичей, по всему судя, воевода, и без колебаний протянул руку для пожатия. – Наслышан. Хоть и с недавних пор, – он указал кивком на Настю, – но наслышан. Викингов поганых избиваешь? Доброе дело. Нас маловато, но, мыслю, можно сейчас в раз единый сию пакость морскую истребить. Не пособишь ли?
– Пособлю, отчего же? – пожал я плечами и вновь поднял оружие.
Настя очутилась на Сареме в ту минуту, когда холопы князя Никиты Истомина пошли на приступ, намереваясь раскатать по бревнышку усадьбу Семена Гривны, хотя официально это безобразие носило название, тождественное аресту имущества.
Не буду рассказывать историю купца подробно. Не по лености, а просто потому, что, не зная древнерусской юриспруденции, особенно в этом измерении, все равно не смогу дать ясную картину. В общих же чертах дело обстояло так.
Оскорбленный отказом Никита Истомин начал против Семена Алексеевича тяжбу, обвиняя в нечестной торговле. Однако тот неожиданно получил сильную поддержку местного купечества. Хотя матерые торгаши Саремы и смотрели на новичка искоса, они быстро поняли, что если Истомин одолеет Гривну в суде, он потом их всех к ногтю прижмет – испугались, говоря привычными словами, создания прецедента. Тяжба вмиг приобрела размах и значение, о которых сам Истомин, пожалуй, и не думал. По крайней мере, вслух не говорил, хотя, если верно все, что Семен потом рассказывал о своем противнике, этот апологет чиновничьего произвола наверняка держал в уме масштабную комбинацию.
Но тяжба затянулась, и новгородские друзья Семена успели обратиться в Москву, достучались до государева престола, и царь-батюшка, тоже почувствовав, что за делом одного купца может стоять нечто большее, направил на Сарему нарочного, князя Волховского, известного знатока законов, заведомо ничем не обязанного ни Гривне, ни Истомину, наделив его огромными полномочиями.
На всякий случай вместе с Волховским поехал и бравый воевода боярин Петр Кривов, тот самый, с кем я поручкался на Радуге.
И не зря поехал. Никита Истомин, прослышав о нарочном, запаниковал. Верные прихвостни по его велению «скатали пулю» – состряпали на Гривну нелепейший донос, с обвинениями столь страшными, что если бы они не подтвердились, доносчиков ждала лютая смерть – но, с другой стороны, эти же обвинения давали Истомину право без промедления взять купца под стражу, а имущество его описать, чтобы в случае обвинительного приговора передать в цареву казну, ибо за такие грехи преступник лишался права передавать что-либо по наследству. Я уж точно не помню, но государственная измена там только открывала список.
Примечательно, что «на дело» Истомин повел не ратников из наместничьего приказа, а своих собственных холопов – некоторые улики, фигурировавшие в доносе, предстояло еще создать.
Но князь Волховский недаром слыл одним из лучших правоведов – так в этом измерении на Руси и называли блюстителей закона. Еще в пути, понимая, что скрыть свой приезд не удастся, он выслал вперед доверенных людей, которые сообщили многие подробности дела, заставившие князя крепко призадуматься.
Никому не сообщая причин спешки, он велел отказаться от двух подряд ночевок, развязал мошну, из личных сбережений оплачивая сменных лошадей, и прибыл на Сарему на три дня раньше предполагаемого срока.
Как раз в день «ареста» Семена.
Прямо с дороги Волховский заявился в наместничий приказ и там еле добился внятного ответа от дьяков, которые и сами не понимали, куда это князь сорвался с утра пораньше. Один из конюхов сообщил, что недавно седлали лошадей для истоминских холопов, явно изготовившихся к драке. Истомин и всегда-то любил своих людей вооружать напоказ, но никогда прежде они не надевали поверх кольчуг еще и брони.
Едва услышав это, Волховский все понял, показал цареву грамоту и велел ратникам из приказа догонять, взял первого попавшегося дьяка в проводники и сам поскакал к усадьбе Гривны вместе с Кривовым и отрядом.
Настя в тот момент как раз пыталась доказать отцу, что ничего она «не дурит» и «не вражит[25]», и вовсе даже «не балабанит[26]», а чистую правду говорит, что на острове война сейчас еще похлеще. Семену было не до разговоров: супостаты, хотя и встретили яростное сопротивление, уже взяли двор.
Впрочем, бой был еще отнюдь не кончен. Не поручусь за наше историческое прошлое, но в мире Радуги русские на Сареме строили терема хорошо укрепленные, приспособленные к осаде. Пусть и не великие твердыни, но внутренняя часть их с первым этажом, выложенным из камня, называлась «детинцем» – как внутренние крепости в кремлях.
Конечно, у Гривны было мало шансов. Хорошо еще, что во все века существует «сарафанное радио»: слухи просочились в город с утра, и Семен успел отослать из дома женщин и детей да позвать знакомых ватажников – так называли на Сареме охранные отряды, периодически сотрудничавшие с теми или иными купцами (их-то и услышала Настя, когда для пробы слетала в погреб на Сареме).
Вся надежда была – что соседи, сообразив, в чем дело, помогут. Саремское купечество уже однозначно настроилось против Истомина. Но Гривна понимал, насколько призрачна надежда: как-никак, а зловредный князь до сих пор представлял на острове царскую власть. И пока суд не докажет, что недостоин он сей чести, прямое нападение на него остается государственным преступлением… Другое дело ватажники – народ достаточно вольный, они могли позволить себе не только иметь, но и отстаивать точку зрения.
Вот так Настя домой слетала – из огня да в полымя угодила. И там, и там положение было в равной степени кислое, и отовсюду воинственные мужчины норовили прогнать бедную девушку. Верная дочь, она, конечно, предпочла искать смерти рядом с отцом, но предстояло еще убедить его в том, что это верный выбор.
Сноровисто отбиваясь от челядинцев, которые по приказу Семена Алексеевича пытались оттащить Настю от бойниц, она попыталась даже всучить ему кольцо, чтобы на одно мгновение смотался на Радугу, уверился, что она не обманывает, и быстро прилетел назад, пока случайно не зашибли. Заодно сказал бы, как там Чудо-юдо, а то ведь и за него тоже боязно…
Семен Гривна, как раз целившийся через бойницу из пищали (имелись у него в детинце три штуки), наорал на дочь в том смысле, что «шут с тобой, сиди пока, только под стрелы не лезь». Настя успокоилась и взялась за перевязку раненых.
Сидеть ей, судя по всему, оставалось недолго. Истоминские сорвиголовы штурмовали дом со знанием дела: плотной стрельбой из луков запечатали окна, при помощи длинных шестов с десяток их взбежали на крышу, принялись взламывать кровлю. Остальные, прикрывшись щитами, били в дверь тараном.
Защитники приготовились к прорыву. «Никитку-князя надо брать живьем, – толковал ватажный голова. – Тогда, глядишь, холопья его оружие сложат. Лишь бы до него дотянуться…» И вдруг со двора донесся гром самопалов. Осажденные озадаченно переглянулись. Истоминские привезли с собой несколько стволов, но пульнули из них сразу, так что, уже и перезарядить успели? Не верилось.
