побледнела.
- Итак, снова война? - пробормотала она.
- Кажется, вы любили борьбу?
- Я немного устала.
В дороге я оказывал ей разные маленькие услуги, за которые она была мне, по-видимому, благодарна. В Кале она не могла найти себе места в переполненном поезде. Я напрасно старался помочь ей.
Мне не оставалось ничего другого, как пригласить ее в мое купе. Она выглядела очень слабой и усталой. С благодарной улыбкой приняла она мое предложение и опустилась в свободное кресло.
- Вы очаровательный враг, - сказала она. - Мне становится все труднее и труднее ненавидеть вас. Я хочу быть справедливее, чем вы, и признаться вам, что вчера не имела ни малейшего представления о том, что сегодня должна буду уехать. Я не привыкла к езде по железным дорогам и не выношу качки.
Она свернулась грациозно, как кошечка, в углу и скоро уснула. Когда она раскрыла глаза, пассажиры толпились в проходе, чтобы поспеть к обеду в вагон-ресторан.
- Ели ли вы уже что-нибудь сегодня? - спросил я.
- Нет, я умираю от голода.
Против обыкновения я в половине шестого заказал ужин. После этого она снова уселась в свой угол и зажгла себе папиросу. Она отдохнула, и силы вернулись к ней.
- Вас вызвал муж? - спросил я прямо.
- Перемирие закончено, - напомнила она мне.
- Я хочу доверить вам, что нахожусь здесь по поручению Скотланд-Ярда. Я не знаю, где ваш муж. Моя поездка в Париж не имеет, никакого отношения ни к нему, ни к его делам. Но вы должны принять к сведению, - если я где-нибудь случайно нападу на его след, я постараюсь его поймать и предать в руки правосудия. Ничто, - сказал я твердо, взглянув ей в глаза, - не сможет меня отклонить от этого намерения.
На этот раз она не приняла вызов. Она только вздохнула и посмотрела в окно.
- Вы очень жестоки.
- Я служил закону, и я принадлежу к тем, кто предпочитает признавать законы.
Почему же вы не предали меня суду за убийство человека в Вокинге?
- Против вас не было ни одной улики. В наше время много преступников остается на свободе за недостатком улик против них.
- Но предположим, что улика будет найдена? - спросила она.
Я медлил с ответом, и она истолковала мое молчание, как победу надо мной.
- Я не хочу говорить о вещах, которых в действительности не существует, - ответил я уклончиво.
Я помог ей при таможенном досмотре, за что она была мне очень благодарна, так как не понимала ни слова по-французски. Я предложил ей место в ожидавшем меня автомобиле, но она отказалась.
- Я еду на восточный вокзал, - сказала она.
- Где вы возьмете авто и поедете по адресу, которого я не должен знать. В этом нет никакой надобности. Даю вам слово, что не стану доискиваться этого адреса. Вы можете спокойно взять машину здесь и поехать куда вам надо. Я остановлюсь в отеле Мерис. Если у вас завтра найдется свободное время, мы можем съездить покататься в Булонский лес.
В ближайшие дни я оказался всецело погруженным в расследование дела, ради которого сюда приехал. К моему величайшему удивлению, Дженет, действительно, пришла в отель, и мы отправились в лес. Можно было легко заметить, что дело, приведшее ее в Париж, каково бы оно ни было, глубоко тревожило ее. Нервно и неуверенно она все время озиралась по сторонам, как бы боясь, что за ней кто-нибудь шпионит. Ее лицо снова приняло жесткое выражение. При прощании я смутно почувствовал, что ее гнетет чувство страха перед чем-то, что она от меня скрывала. Когда она ушла, и я восстановил в памяти наш, казалось бы, незначительный разговор, я пришел к убеждению, что она получила беспокоящие ее сведения от мужа. Я не мог себе представить, что он находится в Париже. Римингтон уверял меня, что он где-то в Центральной Америке, и я перестал о нем думать. Наступит день, когда я сведу счеты с этим человеком. Откровенно сознаюсь, что я не имел ни малейшего понятия о том, что это случится уже в ближайшее время.
На третий день после моего приезда в моей маленькой гостиной состоялась беседа, в которой принимал участие Хью Эниссон, работавший в Париже на английскую тайную полицию, я и мосье Дестин, шеф полиции, член кабинета Лютарда. Мосье Дестин был маленьким французом с черными усами, острой бородкой и живыми черными глазами. Он бегло, но с заметным акцентом говорил по-английски.
- Сэр Норман Грэй, - сказал он мне, здороваясь и пожимая мне руку, рад познакомиться с вами. - Надеюсь, вам удастся помочь спасти жизнь нашему министру-президенту, он находится в страшной опасности.
Все прочее, сказанное им, не относилось непосредственно к делу. Главная мысль его речи заключалась в последних фразах.
- Они пытаются задеть его самое чувствительно место - его сентиментальность, его чрезмерную доброту. Филипп Лютард всегда был ревностным поклонником женщин. Вы знаете, что мы, французы, своеобразный народ. Какова бы ни была наша частная жизнь, мы не прощаем нашим великим людям ни малейшего легкомыслия. Мы обожествляем их, благоговеем перед ними, возносим их на пьедестал, но если они допустят хоть небольшую ошибку, мы изгоняем их из нашего сердца. Каждый народ лицемерен по- своему. Это наша манера. Все действия Лютарда теперь под тщательным наблюдением.
- Полиции? - спросил я.
- Нет! Агентов очень опасной преступной шайки, глава которой находится, по-нашему мнению, в союзе с оппозицией.
- Почему вы не предупреждаете мосье Лютарда?
- Это уже сделано. Он горд и вспыльчив. Он не потерпит никакого вмешательства в свои дела.
- Разве его образ жизни так безупречен?
- Совершенно. Это семидесятилетний старик и философ. Он обладает слишком глубоким чувством собственного достоинства, чтобы решиться на то, что совершенно исключено его возрастом. Несмотря на это, он еще полон утонченных переживаний, которыми любит играть. Он вдохнет аромат розы в саду своего соседа, но никогда не попытается его сорвать.
- Не мог бы я его видеть?
- Сегодня в британском посольстве, - ответил Хью Эниссон. - Мы устраиваем небольшой банкет. Он не знает ни цели вашего приезда, ни того, что мы так тревожимся о нем.
На этом беседа закончилась. На банкете я встретил Филиппа Лютарда и нашел его чрезвычайно обаятельным. Его лицо выглядело еще совсем свежим, глаза юношески сверкали, белоснежные волосы были очень густы. Он был очень остроумен и заразительно смеялся. Он оказался очаровательным собеседником, и легко было понять, почему его друзья так любили и так восхищались им. Когда банкет подходил к концу, Эниссон заговорил с ним о том, что организуется покушение, с целью убить или скомпрометировать его. Лютард усмехнулся.
- Друг мой, - сказал он, - я очень ценю все ваши заботы обо мне, но все же подумайте о том, что мне уже 70 лет, и проживу ли я два лишних года или нет, не имеет особого значения. Что же касается моей чести, - никакой враг не может запятнать ее. Если я окружу себя телохранителями, как вы предлагаете, я буду чувствовать себя, словно запертым в оранжерею и буду думать, что во мне лишь искусственно поддерживают жизнь. Я знаю, без меня будет трудно привести в исполнение некоторые из намеченных нами планов и отношения между Англией и Францией от этого пострадают. В один, два месяца все будет приведено в порядок, для вас начнется новая эра, и в течение этих нескольких месяцев я охотно соглашусь подвергать себя опасности. Я не желаю, чтобы за мной шпионили.
- Но это делает вражеская партия.
- Если я кого-нибудь из них поймаю на этом, - был горячий ответ, - я его подстрелю.
Все же в течение ближайших трех дней я непрерывно наблюдал за великим государственным человеком с раннего утра до поздней ночи. Я сопровождал его, о чем он не имел ни малейшего представления, во всех его ночных прогулках, против которых так восставали его друзья. При этом я мог наблюдать, как великодушен он к бедным, которым помогал не только деньгами, но и добрым словом.
