Шеврикука, или Любовь к привидению

к колымаге. А через полчаса возле входа на Выставку Достижений Шеврикука повстречал сановного домового из Китай-города Концебалова-Брожило, в грядущем Блистония, всадника и оптимата. Как и в прошлое посещение Останкина, Концебалова опять украшала оранжевая роба ремонтника дорожных покрытий, но на этот раз ступни его от беспокойств и колющих мелочей земной поверхности отделяли не изделия массовой культуры на манер кроссовок 'Трейнинг', а пахнущие животным миром римские сандалии дорогой кожи. - Шеврикука, - спросил после обмена взаимоуважительными приветствиями Концебалов- Брожило, - вы слышите, они кричат: 'Отрешить!' Кому они назначают отрешение? - Мне-то не все ли равно, - сказал Шеврикука. - Какому-нибудь прохвосту. А может быть, дураку. Не будем судить, кто они сами. Если покажется занимательным, кому грозят отрешением и кто сравнялся судьбой с бедолагой Никсоном, подумал Шеврикука, всенепременно узнаю у Радлугина, хотя бы и через 'дупло' Пэрста-Капсулу. Но что уж могло быть этакого занимательного во всяких отрешениях? И Концебалов-Брожило, будто распознав умонастроение Шеврикуки, более никаких слов об отрешениях не произносил. Грядущий Блистоний был сегодня чрезвычайно деликатен, а на Шеврикуку то и дело остро взглядывал, словно бы желая открыть в знакомце нечто, ему дотоле неведомое, но на днях кем-то обнаруженное. Что же он, заинтересовался и сам Шеврикука, прежде во мне не рассмотрел и не исследовал? И ради чего он прибыл нынче в Останкино? Ради Пузыря? Или ради Омфала из якобы утерянной коллекции, который теперь, если верить Концебалову, ему не терпелось по жизненной необходимости обрести вновь? Но ни про Пузырь, ни про Омфал, Лихорадки и Блуждающий Нерв Концебалов-Брожило не произнес ни слова, а стоял или прогуливался вместе с Шеврикукой безгласно и тем Шеврикуку удручал. - Листал я на днях 'Словарь античности', - не выдержал Шеврикука. Концебалов будто и не расслышал его слов. - Текст ученый, немецкий, а отпечатано в Можайске, иллюстрации неважнецкие, и дельфийский Омфал выглядит там смутно, - не мог остановиться Шеврикука, а уже понял, что говорить более не стоит, он и так уже оказался в положении глупейшем. Концебалов взглянул на него как бы в удивлении. - Неужели при ваших теперешних заботах и интересах у вас находится время брать в руки 'Словарь античности', книгу столь отдаленную от этих забот и интересов? - спросил он. То ли Концебалов иронизировал, то ли он произнес сложную для восприятия Шеврикуки китайгородскую светско-гипюровую тонкость. - Отчего же мне не взять в руки 'Словарь античности'? - поинтересовался Шеврикука. - И какие такие у меня теперь особенные интересы и заботы? - Ну как же! Как же! Выйдут особенные! - произнес Концебалов, сведенные ладони протянул к Шеврикуке, словно на них обязан был появиться пирог со слоеным смыслом. - Наслышаны-с! Наслышаны о том, что вы получили! 'И этот, что ли, поздравит меня с премией?' - подумал Шеврикука. - А что я получил? - Ну не кокетничайте, Шеврикука, - укоряюще покачал радикально постриженной головой Концебалов, и носок римской сандалии его катанул по асфальту камешек. - Я ведь служу в осведомленном доме. - Я не забыл, - кивнул Шеврикука. - А потому хотел бы у вас узнать, что же такое я получил? - Полагаю, что простодушно-наивные мотивы в нашем с вами разговоре неуместны, - сказал Концебалов. - Возможно, я допустил бестактность, упомянув о невнятном изображении дельфийского Омфала, конечно, тут легчайшее совпадение - ваша коллекционная вещица и античный Пуп Земли... И я бормочу сейчас невнятное... Просто я, памятуя о том, что вы служите в осведомленном доме и сами изо дня в день осведомляетесь, подумал, будто вы могли внести поправки в свои пожелания... Иные считают, что я нечто получил. Я же знаю, что на меня нечто возложено. И это возложенное вряд ли может помочь в каких-либо деловых предприятиях, в частности, и в приобретении античных сувениров. 'Фу ты! - вздохнул Шеврикука. - Экую я тягомотину выговорил! И зачем?' - Спасибо за разъяснения, любезный Шеврикука, - сухо произнес Концебалов. - Я и не рассчитывал на то, что вы сейчас же броситесь выполнять мою хрупко-интимную просьбу, даже если бы я втрое утяжелил приз, то бишь гонорар, то бишь - как было при государыне Екатерине - вывод. Я опасался, что вы при вашем новом... значении, так скажем... заважничаете и про всякие омфалы забудете... А ведь теперь вам будут доступны всякие удивительные ходы и приемы... - Давайте оставим в воздухе неведомые мне значения, ходы, приемы, важничанья, - резко заявил Шеврикука. - Дом у вас осведомленный, но, видимо, порой сведения к вам приплывают искаженные. А если придется мне столкнуться с Лихорадками и Блуждающим Нервом, то это будет обыкновенный Шеврикука, каким он был всегда. - Каким он был всегда! - рассмеялся Концебалов. - А каким он был всегда? Кто знает об этом? Впрочем, иные знают. А иные догадываются. С Пузырем вот- вот все начнется. И уж кто только сюда не нагрянет. Вас это развлечет. Будет жутко. И будет опасно. Именно это вам и угодно. И я чрезвычайно рад, что вы решили поддержать меня. А за мной не пропадет. Раз вы отважились, и вывод получите, и многое откроется вам про Гликерию Андреевну, про нынешнюю тоже... - Вовсе я еще ничего не решил, - сердито (серчая и на самого себя) выговорил Шеврикука. - Решились! Решились! Отважились! - радостно зашумел Концебалов-Брожило. Ждите меня здесь же дня через два-три. Я вас сыщу. Сообщу все подробности, имена, номера автомобилей и пейджеров. Заранее благодарен. А сейчас спешу в Китай-город, в подневольные службы. Вполне возможно, что и сановный домовой Концебалов-Брожило не менее Дударева был достоин 'мерседеса', но вольготнее ему было умчаться в китайгородское подневолье с северным, от Холмогор, усмешливым воздушным потоком. Видимо, так он и сделал. И тотчас к Шеврикуке прибыл добропорядочный и готовый соответствовать гражданин Землескреба Радлугин. И раньше, в минуты общения с Дударевым и Концебаловым, Шеврикука ощущал энергию сегодняшнего интереса к нему Радлугина, потоки ее были куда почтительнее и уважаемо- преданнее прежних. Оказавшись рядом с Шеврикукой, Радлугин застыл в полупоклонном свидетельстве усердия и прилежания, будто Шеврикука восседал перед ним за столом с клумбой разноцветно- переговорных устройств. А ведь в последние дни в своих устремлениях разбогатеть, стать покровителем шикарной женщины (Нины Денисовны Легостаевой, или Денизы), с привилегиями заслуженного участника Солнечного Затмения пробиться к Пузырю, казалось, Радлугин был уже не способен к гражданским подвигам и с пренебрежением начал относиться к общественному долгу, жрецом которого, в его глазах, был несомненно Игорь Константинович. Нет, к радости останкинского населения, не иссяк Радлугин как гражданин, не сбили его с панталыку и не развратили клокотания натуры, он и впредь был намерен служить общественному долгу и просвещению. Все это докладывала Шеврикуке благонамеренно-вытянутая физиономия Радлугина. Да и весь Радлугин был парадно вытянут. 'Вот и хорошо. Вот и замечательно', - отметил про себя Шеврикука. Но никаких слов не произнес. И Радлугин стеснительно молчал. - Будут ремонтировать подъездные дороги? - спросил наконец Радлугин. - Какие подъездные дороги? - А к Пузырю... - просветил Радлугин. - Вот вы беседовали с ремонтным рабочим... Оранжевым... - А-а... - протянул Шеврикука. - Нет, мы говорили не про Пузырь... И тот в оранжевом жилете - не ремонтный рабочий... А подъезды к Пузырю, возможно, облагородят. Следовало ли удостаивать Радлугина сведениями о его, Шеврикуки, собеседниках? Или угощать его надеждами на обустройство подъездов к Пузырю? А-а-а, пусть внимает! О вишневом 'мерседесе' Радлугин умолчал в почтении. О чем уж тут спрашивать? Да и по чину ли? А Радлугин наверняка сейчас соображал, что ему по чину, а что не по чину. Суждения Радлугина об Игоре Константиновиче и прежде были излишне романтизированными. Имел Радлугин свои представления о структурах. Эти представления приносили ему усладу и цельность душевных устремлений. По этим представлениям Радлугин и Игорь Константинович были в структурах необходимы друг другу, но волею судеб разместились в разных кабинах Колеса обозрения. И если кабина Радлугина осталась там, где 'зависла', кабина Игоря Константиновича поднялась ой-ой-ой куда. Такие мысли бродили сейчас в Радлугине. И Шеврикука это чувствовал. Ему даже стало неловко. 'И этот туда же! А он-то что и от кого услышал?' Секундное сострадание Шеврикука ощутил к Радлугину и вынудил себя поощрить очарованного гражданина продолжением разговора. Спросил вельможно: - И кому требовали отрешение? Кого собрались импичментовать? - Бордюкова! - обрадованно ответил Радлугин. - Бордюкова! - Бордюкова? - удивился Шеврикука. - Бордюкова! Он живет в нашем доме. Бывшая важная особа в бывшем Департаменте Шмелей. С кадрами решал все. Глаз. Нюх. Слух. Дух. Чутье. Лопата и щуп. Но скандалист! Ругатель! Когда их Департамент разогнали, они гуляли в нашем подъезде. Он напился и буянил. Требовал всем умереть в борьбе... За это... Вы его, возможно, помните... То есть вы его, конечно, помните! - закончил со значением Радлугин. - Помню, - сказал Шеврикука. - И что же нынче этот Бордюков? - После разгона Департамента запил. Пил и во время Солнечного Затмения, тут Радлугин голос утишил. - Но без лозунгов и портретов. Подавался в фермеры, на свою историческую родину, в пензенские земли. Выплыл в Москве монархистом, раздавал титулы, поместья, шубы и ордена. Искал рекомендателей в масоны, нашел двух, третьего ему не было дано... - Я знаю. Знаю, - сказал Шеврикука. - Я про отрешение. - После масонов с ним было одно приключение, - не мог остановиться Радлугин. Шеврикука поморщился. - Ах, простите, Игорь Константинович, - заторопился Радлугин. - Я забываю про вашу осведомленность... Про отрешение... Я