– Я могу разговаривать только с представителем Советского правительства, – вдруг объявил капитан. – А с вами не желаю!
Копьюк, тяжело переваливаясь в своих унтах, подошел к капитану, расстегнул меховую куртку и показал значок депутата Верховного Совета на темно-синем форменном кителе.
– Они побудут тут, – доверительно сообщил капитан, – а я отправлюсь с вами. Идет?
– Нет, не пойдет! – ответил полковник. – Мы возьмем только больных, если они имеются, и раненых, конечно.
Но ни раненых, ни больных среди команды «Джесси Джонсон» Володя не обнаружил.
Тогда капитан предложил деньги.
От денег полковник Копьюк отказался.
После этого капитан предложил взять «что угодно и в каком угодно количестве» с транспорта «в свое личное пользование».
– Пошли к машине! – сказал Копьюк.
У самолета капитан стал хватать Копьюка за полы куртки. Копьюк резко повернулся, его большое лицо дрожало от бешенства. И, поднимаясь по трапу в машину, Володя перевел:
– Как вам не стыдно!
А в воздухе полковник, словно извиняясь перед Устименкой, сказал ему:
– Не сказал настоящие слова ему – иностранец, понимаете. А надо бы! Потом неожиданно спросил: – Так досказать про больничку-то? Или так вам уж это неинтересно? Человек вы будто ничего, с ними разговаривали достойно вполне, неужели своей специальностью меньше интересуетесь, чем я – вашей?
Так, в воздухе, в далеком Заполярье, майор медицинской службы Владимир Афанасьевич Устименко первый раз в жизни услышал о том, что много позже заняло немалое место в деле, которому он служил…
Я УСТАЛА БЕЗ ТЕБЯ!
– Ох, как от вас заграницей пахнет! – сказала ему Вересова, радостно блестя глазами и вглядываясь в его до костей осунувшееся лицо. – Правда, Владимир Афанасьевич, какой-то совсем особый запах…
Он все еще стоял на пороге своей землянки: что-то тут изменилось, а что – он не понимал.
– Вы не рассердитесь? Я тут жила. Сейчас все уберу.
– Чего ж сердиться, – равнодушно ответил он.
И увидел на столе записку – Варварины вкривь и вкось, вечно торопливые загогулины.
– Да, это от вашей Степановой, – проследив его взгляд, сказала Вера Николаевна. – Все ждала, бедняга, что вы вернетесь, в последние минуты писала, перед самой отправкой, Козырев даже сердился, что задерживает…
Она что-то говорила еще, но он уже не слышал – читал.
'Я так ждала тебя, – читал он, и сердце его тяжело билось, – я так мучительно ждала тебя, Володька! Я все-таки думала, что ты появишься в настоящий, третий раз. А ты не появился, ты, конечно, нарочно ушел, опять спрыгнул с трамвая, не простив мне невольную мою вину. Ах, Володька, Володька, как устала я без тебя, и как ты устал без меня, и как надо тебе быть проще и добрее к людям, и как надо тебе научиться понимать не только себя, но и других, и как пора тебе наконец понять, где жизнь человеческая, а где жития святых… Да и существуют ли эти жития святых?
Хоть я уже и не девочка, но, когда оказалась на фронте, дорого мне обошлось это представление о жизни людей как о житии святых. Люди есть люди, они разные, и у разных есть еще разные стороны в каждом, а ты до сих пор этого не желаешь понимать и признаешь только святых с твоей точки зрения, исключая всех, кто не подходит под твою жестокую и не всегда справедливую мерку.
Вот теперь ты и со мной порвал, потому что опять я не святая. А ведь я люблю тебя, мой вечный, отвратительный мучитель, я одна у тебя такая, которая тебе нужна всегда, я бы все в тебе понимала и помогала бы тебе не ломать стулья, я бы укрощала тебя и оглаживала, даже тогда, когда ты норовишь укусить, я бы слушала твои бредни, я бы… да что теперь об этом толковать. И все-таки спасибо тебе за все. Спасибо не за меня, а за то, что ты есть, за то, что главное-то, что я в тебе всегда буду любить, ты не растерял за эти годы, а, пожалуй, еще и укрепился в этом.
Что я подразумеваю – не скажу никогда, но оно в каждом живом человеке, несомненно, главное.
Так вот – спасибо тебе за то, что ты есть! Мне очень нужно было именно сейчас, в эти невеселые мои дни, узнать, что на свете существуют такие, как ты. Прощай, самый дорогой мой человек!
– А мое письмо она не получила? – спросил Устименко у Вересовой, которая, свернув в трубку свою постель, уже приоткрыла дверь.
Вопрос не имел никакого смысла: он понимал, что никакого письма она не получала.
– Сейчас, – сказала Вера. – Вернусь и все расскажу.
Он налил себе простывшего чаю из чайника и жадно выпил, потом перечитал про жития святых. В общем, все это было несправедливо – или не совсем справедливо. Еще там, во время чумы, он неожиданно для себя удивился, глядя на Солдатенкову. А старухи? А Цветков? Но и это не имело никакого значения перед тем фактом, что теперь он совсем потерял Варвару. И некого в этом винить, кроме самого себя!
– Вот ваше письмо, – входя и бросая письмо на стол, сказала Вера. – Оно пришло после эвакуации Степановой.
