часто бывавшие лентяями, гордецами, завистниками, скупцами, чревоугодниками, распутниками и скандалистами, оказались хорошими, выдержанными ребятами, принесшими много пользы нашей деловой стройке.
На пороге меня задержал Петька Ермаков с каким-то клубным делом, но ему не удалось даже начать разговора. Ко мне подошел Гертнер, грубо отстранил Ермакова, подтолкнул меня к выходу, взял под руку и, наклонившись к моему уху, сдержанным голосом начал сетовать на неправильное решение собрания.
Я сделал ошибку: мне надо было утешить его, успокоить, а я вместо этого принялся ретиво защищать собрание.
- Но я же имел право получить квартиру... Так мечтал о своем угле, столько времени и сил отдал дому... - с отчаянием пробормотал Гертнер.
- Чепуха! - резко остановил я Гертнера. - Да и нечего, Павел Александрович, попусту говорить. Если вы думали только о собственном благополучии, так шли бы к частнику...
- Ах, так! - злобно отозвался Гертнер и свернул от меня в темный переулок, разрывавший ленту неровного асфальтового тротуара.
Я посмотрел на линию домовых фонарей, слабо мерцавших над глухими воротами, и торопливые шаги удалявшегося Гертнера пробудили во мне жалость.
Я крикнул ему на прощанье:
- Эй, Павел Александрович, не заблудись!
Дома меня ждала Анна Николаевна, хитро щурившая покрасневшие глаза.
- Скоро будем новоселье справлять? - спросила старуха.
Я вляпался.
- Видишь ли, в следующем доме квартиры будут лучше, и нам следует подождать, - соврал я жене.
Но сердитый ответ разоблачил мою отговорку.
- Опять врешь! - заворчала она. - Ведь, пока ты дотащился домой, ко мне ваша Голосовская успела зайти... Слышали, слышали, как от квартиры изволил отказаться... Эх ты, благодетель!
- Не бубни! - полушутя-полусерьезно цыкнул я на старуху. - Через год мы выстроим еще один дом.
Старуха не перестала браниться: она верила в постройку нового дома, но сильно сомневалась в моей охоте получить новую квартиру.
* * *
А теперь готов реветь я.
После нашей встречи с сыном я работал особенно бодро. На следующий день в типографии развернул газету и спокойно, точно этого ожидал - а ведь я не ожидал этого, не мог ожидать, - прочел извещение о смерти Ивана Владимировича Морозова.
Через полчаса после нашей встречи Иван попал под трамвай.
Я не пошел на похороны. Там было место оркестру, делегации рабочих, товарищам по работе, но не мне - его отцу и его другу. Мне он был нужен живой.
Стороною я слышал: Нина Борисовна бегает по Москве и кричит, что Иван кончил жизнь самоубийством. Многие склонны этому верить. Видевшие его в последние дни покачивают головами, соболезнуют и жалеют молодого и ответственного, бросившегося под трамвай.
Ложь! Под трамвай он попал случайно. Это говорю я, а старик Морозов никогда не врет. Иван никогда бы не лишил себя жизни. Мы не из таких.
* * *
Мальчишки победили меня.
У нас в типографии комсомольцы ретивы не в меру. Нет ни одного человеческого чувства, которое они не постарались бы переделать по-своему. Ладно, веди широкую общественную работу, зови нас участвовать в шахматном турнире, заставляй играть на балалайке в музыкальном кружке, но зачем еще трогать нашего бога? Оставьте его в покое. Бога нет? Нет. Прекрасно. Так чего же вы о нем столько кричите?
Комсомольцы в типографии организовали ячейку безбожников. Пожалуйста. Я не могу помешать им делать глупости. Но уж сам принимать в них участия не буду. И вот... Однако, старик, по порядку, по порядку.
Какой хитрец мой добрый, старый Тит Ливии. Я догадывался, что он неспроста переменил имя. Правильно. Мошенник переменил имя неспроста. Да и кто бы стал его менять так, за здорово живешь, на шестом десятке!
Несколько дней назад мы встретились с ним в обычное воскресенье. Пришли мы в пивную почти одновременно. Не успел я захлопнуть за собой дверь, как увидел рослую дьяконову фигуру, медленно раскачивающуюся в клубах сизого табачного дыма.
- Ливий! - воскликнул я, привлекая к себе общее внимание. - Друг!
Дьякон повернул ко мне рассерженное лицо и прокричал:
- Сукин ты сын! Довольно тебе надо мной насмехаться. Я даже тебе не Ливии, а Иван.
- Нет, дорогой, - настойчиво возразил я ему, проталкиваясь к свободному столику, поближе к эстраде, - Ивана у меня нет. Его сожгли в крематории. Так и знай: второй Иван мне не нужен, я его не приму.
- Можешь не принимать, - пренебрежительно заметил дьякон, грозя разрушить стул многопудовой тяжестью. - Но Иванов на свете много, и я один из них.
Черт возьми! Ведь он прав. Иванов на свете много, и больное кипенье моего сердца начало остывать.
- Ин Дмитриевич, - все-таки комкая его настоящее имя, пожаловался я своему Ливию, - у меня умер сын.
Конечно, дьякон ответил традиционной фразой:
- Все там будем.
Я отрицательно покачал головой:
- Там - нет, и здесь - нет.
Дьякон хитро подмигнул, он был со мною согласен: никакого 'там' нет.
- И, главное, Ливии, - забывая его просьбу, продолжал жаловаться я, меня раздражают люди. Они смеют говорить, что мой Иван ушел из жизни по своей воле. Здоровый, сильный человек ушел из жизни по доброй воле! Я же знаю, как он любил жизнь!
- Знаешь? - серьезно спросил дьякон, внимательно смотря мне в глаз.
Я не отвел своих глаз.
- На чужие слова плюнь! - ласково доконал дьякон мою жалобу и, вспомнив что-то свое, взмахнул рукой и сорвал с головы кепку.
Я не верил своим глазам: голова Ливия блестела, точно один из многих бильярдных шаров, так часто загоняемых дьяконом в лузы.
- Голубчик, - скрывая свое удивление, сказал я ему, - после всех этих историй с переменой имени и бритьем головы я серьезно начинаю думать, что голова твоя действительно превратилась в бильярдный шар.
Дьякон захохотал, отрицательно покачивая головой.
- Так что же? - допытывался я. - Или православные иерархи перешли в католичество? Было бы любопытно посмотреть, как наши попы покажут церковным кликушам свежие тонзуры. Я думаю, кликуши поднимут бунт. Где же они будут тогда искать вшей?
Дьякон смеялся, но, заметив мое усиливающееся раздражение, вдруг нахмурился и с легкой грустью протянул мне свою пятерню.
- Прощай! - сказал дьякон, не поднимаясь с места.
- Хорошо, - недовольно ответил я, сердясь на упрямо скрывающего что-то от меня дьякона. - Надеюсь, в следующее воскресенье ты будешь откровеннее.
- Следующего воскресенья не будет, - совсем грустно пробурчал Тит Ливии.
- Дьякон, голубчик, ты совсем одурел. Честное слово, ты совсем одурел. Следующее воскресенье будет через шесть дней, и так будет повторяться, когда во всем мире будет социализм, когда косточки наши пойдут на удобрение хлебородных полей.
- Но у нас с тобой следующего воскресенья не будет, - упрямо возразил дьякон.
- Ливий, не говори чепухи, - внушительно приказал я ему. - Это невозможно. С тобой творится неладное. Мы не заразились холерой, нас не приговорили к расстрелу, и мы слишком маленькие люди, чтобы белогвардейцы пытались бросить в нас бомбу. Следующее воскресенье будет и у меня и у тебя.
Дьякон глубокомысленно согласился:
