Он внимательно смотрел на бутылку, и было видно, что он волнуется – выстрелит или не выстрелит. Баркан тоже ждал, и, когда пробка вылетела и пенная струя косо ударила в стену, у обоих – и у Баркана и у Александра Марковича – повеселели лица. Они выпили по стакану пены, и Баркан спросил:
– Что-то последнее время, Александр Маркович, вы на меня не кричите? Чем это объяснить?
– Не знаю.
– И я не знаю. Но, во всяком случае, не потому, что я смирился. Надо думать, что это вы притерлись к нашему отделению…
– Я ни к чему никогда не притираюсь…
– Тогда, значит, наше отделение притерло вас к себе. У нас часто так бывает, Вначале, например, Жакомбай очень хотел от нас уйти, а потом понял, что тут он на своем месте. Притерся.
– Ничего он не притерся, а просто он на вас молится! – рассердился Баркан. – Тут многие на вас молятся, а вы и довольны. Не обижайтесь, вам нравится это поклонение: наш подполковник, у нас в отделении, с этим может справиться только Левин. Все мы люди, все человеки, ничего не поделаешь…
Александр Маркович подумал и сказал, что это не так-никто па него здесь не молится. Что же касается до Жакомбая, то тут особая штука. Надо делать не только то, что положено, но и еще многое иное, такое, что подсказывает душа…
– Что же именно подсказала душа вашему Жакомбаю? – спросил Баркан.
Левин ответил не сразу.
Вячеслав Викторович налил еще пены.
– Что не положено? Он, видите ли, сам ищет. Он отыскивает, что можно еще сделать, и делает: он, например, сам сделал для нас с вами электрический умывальник, для камбуза соорудил электрическую сушилку, сделал гидролизный электрический стерилизатор…
– Но я этого не умею! – буркнул майор.
– Зато вы умеете многое другое. Умеете, но обижаетесь по пустякам, сердитесь и работаете по своей специальности хуже, чем Жакомбай по своей. Но это ничего. Мы вас перемелем…
– Благодарю…
– Пожалуйста. Вы уже помаленьку перемалываетесь.
– Но я еще недостоин заменить вас в отделении, пока вы будете оперироваться?
– Боже сохрани! – испуганно и сердито сказал Левин. – Вы ведь еще не понимаете даже, кто такой Жакомбай.
– А это так важно?
– Ого!
Они помолчали, потом Левин, как ему показалось, довольно искусно перевел разговор на более спокойную тему – на случай перитонита, имевший место несколько лет тому назад. Баркан поддержал разговор, и они заспорили друг с другом без былого недружелюбия, заспорили, как спорят добрые знакомые доктора. А погодя майор ушел напевая, в хорошем настроении.
– Значит, не я буду вас заменять на время операции? – спросил он уже в дверях.
– Нет, не вы.
– А кто же, разрешите узнать?
– Думаю, Варварушкина. Впрочем, мне еще нужно согласовать это с начальником госпиталя…
– Ну, добро! – ответил Баркан и плотно затворил за собой дверь.
Согласовав все с начальником госпиталя, Левин вызвал к себе Варварушкину. Ольга Ивановна очень удивилась и даже расстроилась оттого, что она, а не Баркан, останется заместителем Левина, но он ее утешил, сказав, что это ненадолго, что еще лежа он будет. ей помогать и что в особых случаях она вполне может обращаться за помощью к начальнику первого хирургического. Ольга Ивановна слушала, разрумянившись от волнения, ломала спички и все пыталась перебить, но Александр Маркович не позволял, а когда он кончил говорить, она тоже ничего не сказала, только еще больше покраснела и так молча, краснея до ушей, вышла из ординаторской. Но он окликнул ее и, безотчетно радуясь ее волнению, сказал, что это еще не все и что им надобно подробно поговорить обо всех раненых отделения. Говорили они подробно и пили чай с клюквенным экстрактом. Ольга Ивановна записывала в книжку, а иногда спрашивала, и он ей подробно объяснял то, что было не совсем ясно.
– Ну, теперь я поняла, – говорила она, глядя ему в глаза, – теперь мне все ясно.
– Ясно? – спрашивал он, радуясь. – Да, совершенно.
– Ну и превосходно. Теперь дальше пойдем. В шестой лежит такой волосатый старшина, такой черный, скандальный. Насчет этого старшины я думаю так… И он рассказал, как и чем следует лечить скандального старшину, объяснял, почему именно старшина скандалист и какие у него боли. А Ольга Ивановна кивала головою, и он понимал, что ей важно и нужно его слушать, что она многого еще не знает, но что знать она будет, а если чего-нибудь и не поймет, то спросит у него. И это ощущение, что она спросит, странно успокаивало Александра Марковича и радовало ого.
Потом он проводил ее по коридору уснувшего госпиталя и попрощался с нею за руку, чего раньше не делал, а она взглянула ему близко и прямо в глаза и сказала:
– Ну, спокойной ночи, товарищ подполковник. Ни пуха вам ни пера! Все будет прекрасно, я уверена!
Он кивнул и пошел один дальше по коридору. Госпиталь спал, все двери из палат были открыты, дежурная санитарка дремала у своего столика. Левин шел, подняв голову, прислушиваясь, размышляя. Тихо дышали спящие. Горели синие лампочки. 'Мое хозяйство, – подумал Левин. – Может быть, я прощаюсь? Может быть, я сентиментален? Может быть, мне хочется плакать? Может быть, мне хочется говорить жалкие слова?'
