Заметавшись по комнате, я схватила пустой пузырек и попыталась прочитать название на этикетке. Но оно было написано на французском – какое-то странное, незнакомое слово. – Что это за лекарство?! – спросила я.
– Не знаю, – пожала плечами Бэлка. – Мой прокурор пьет его, когда приходит ко мне. Похоже, что-то сердечное, или от давления. Типа клофелина, наверное.
– Сколько ты выпила?
– Весь пузырек.
Я нагнулась и внимательно рассмотрела Бэлку. Она не была бледной – щеки ее украшал румянец, а глаза блестели не хуже бриллиантов. Я слышала, что некоторые люди непосредственно перед смертью становятся невероятно красивыми.
– Давно ты сделала это?! – заорала я и зачем-то потрясла над головой кулаками.
– Часа два назад, – отрешенно ответила Бэлка.
– Странно, – пробормотала я. – Странно. По всем правилам ты должна уже окочуриться. Что ты чувствуешь?
– Честно?! – усмехнулась вдруг Бэлка.
– Подробно! – заорала на нее я.
– Сердце бьется, в висках стучит, в глазах... блин, в глазах эротические фантазии! И вроде как помирать не хочется. – Она поднесла к глазам руку и полюбовалась браслетом, сотканным из россыпи мелких бриллиантов.
– Сука ты, – сказала я Бэлке. – Еще одна сука сукина! Кругом голодные, сирые, убогие дети, бездомные животные, дома престарелых, куча мужиков, наконец, которых бы ты осчастливила и своим телом и своими деньгами, а ты... Тьфу!
– О мужиках поподробнее, пожалуйста, – слабеющим голосом попросила Бэлка и уронила руку на грудь.
Я перепугалась.
– Где инструкция к препарату? – крикнула я. – Где?
Она не ответила. Я схватила ее за плечи и потрясла. Она зазвенела своими побрякушками, как железная банка с леденцами.
– На кухне, кажется, – прошептала Бэлка.
Я помчалась на кухню, сшибив по дороге торшер.
– Аккуратней, – подала недовольный голос Бэлка.
«На любой яд должно быть противоядие», – припомнилось мне. Если она жива через два часа после отравления, значит есть надежда, что лекарство не так, чтобы очень смертельно.
Инструкцию я нашла быстро. Она валялась на полу, рядом с мусорным ведром. Я схватила бумажку и отчаянно стала пытаться разобраться в французских словах. Потом я нашла шкафчик-аптечку и обнаружила там точно такой же пузырек, только целый.
Когда я зашла в гостиную, Бэлка смотрела на меня, чуть приподняв с дивана голову. Зрачки у нее были расширены, щеки трепал юношеский румянец, а в остальном это была прежняя, совсем неотравленная Бэлка.
– Значит, говоришь, в глазах эротические фантазии? – с усмешкой поинтересовалась я у подруги.
– Ну... что-то вроде того, – пробормотала Бэлка, уронила голову на подушку и вдруг заплакала. Слезы набирали оборот и быстро превратились в рыдания. – Мне хреново, хреново, хреново! – сказала она. – Я не хочу жить! Вернее, не хотела два часа назад, а теперь боюсь! Я боюсь умирать! Ведь если паршивая яйцеклетка позволила найти себя наглому сперматозоиду, значит, был в этом божий замысел?! Был?!!
Я открыла флакончик, ссыпала в рот маленькие розовые таблеточки и запила их стаканом воды, прихваченным с кухни.
– Что ты делаешь?!! – Бэлка подлетела с дивана, и, поставив рекорд по прыжкам в длину, очутилась около меня. – Ты что натворила? – Она начала колотить меня по рукам. Стакан, вылетев из моих рук, звонко и весело разбился о блестящий паркет. – Сволочь, дура, скотина, дерьмо собачье! – дала она пулеметную очередь из всех известных ей ругательств.
– Но ты же прыгала со мной из окна, царапала рожу шипами! Почему мне нельзя отравиться с тобой за компанию? – захохотала я.
– Черт! – Бэлка плюхнулась на пол, схватилась руками за голову и завыла: – Что ж теперь делать–то?! «Скорая» сюда не поедет! Слушай, давай, сами в больницу поедем, сделаем промывание желудка! – Бэлка вскочила и за руку потянула меня к двери. Но силенок у нее не хватило, чтобы сдвинуть меня с места.
– Бэлка, не будь эгоисткой! Я тоже хочу эротические фантазии! – захохотала я, плюхнулась на диван и заняла позицию, в которой пребывала до этого Бэлка – голова на подушке, глаза в поток.
– Элка! – Бэлка присела на край дивана и снова заплакала. – Ну поехали в больницу! Кажется, я в состоянии вести машину!
– Не мешай, – отмахнулась я от нее. – Кажется, началось...
– Да что происходит?!! – нервы у Бэлки сдали, она завизжала и затопала ногами. Я бессовестно насладилась ее истерикой, и только потом заявила:
– Мы нажрались таблеток от импотенции. Какое-то современное французское суперсредство.
– А-а-а-а-а! – заорала Бэлка и схватилась за низ живота.
– Не надейся, не вырастет, – скосила я на нее глаза.
– А-а-а-а? – сменив интонацию и ослабив накал, повторила Бэлка.
– Вот те и а-а! – передразнила ее я.
– А что теперь делать-то? – перешла она на человеческий язык.
– Наслаждаться, – заверила я ее, – должны же мы хоть раз испытать то, что чувствует этот похотливый мужской пол.
– Господи, я даже покончить с собой по-человечески не смогла!
– Впрочем, как и я вчера вечером, – подбодрила я ее.
– Слушай, а ты уверена, что это от... от...
– Бэлка, слово «импотенция» на всех языках пишется одинаково.
– Да? А я-то думаю, почему мой прокурор таблетки эти перед сном всегда пьет? Думала, от давления... Ну как?! – спросила она у меня.
– Сердце бухает, в висках стучит, в глазах... в глазах твой прокурор – старый, вялый, беспомощный. Ничего эротического.
– Слушай, поедем, желудок промоем, – взмолилась Бэлка и снова пощупала у себя низ живота.
– Ну поехали, – пожала плечами я. Пожалуй, я и правда неважно себя чувствовала – голова кружилась, в ушах шумело, и – никаких приятных галлюцинаций.
– Я за рулем, – оживилась Бэлка, – я... вполне ничего себя ощущаю.
– Я на своем коне, – пресекла я ее попытку командовать ситуацией.
Через пять минут мы мчались по загородной трассе. Я впереди на своем «Харлее», она чуть позади, на красном «Мерседесе» – кабриолете с открытым верхом.
Как только свежий воздух на скорости двести километров в час ударил мне в лицо, я почувствовала себя лучше. Чуть притормозив, я поравнялась с Бэлкой и крикнула ей:
– Я не хочу в больницу!
– Я тоже! – проорала она. – Давай, в мой клуб! Посидим!
– Давай! – Я газанула и оставила ее далеко позади, потому что ни один «Мерс» не в состоянии обогнать мой бешеный, сумасшедший «Харлей».
Ночной клуб «Амнезия», пожалуй, был лучшим в городе, и, безусловно, самым дорогим. Тут не мельтешили тинейджерки в мини-юбочках и кружевных топиках, тут сидели только две парочки самого респектабельного и нетупого вида.
На сцене интеллигентно раздевалась девушка начитанной внешности. Она мне понравилась, потому что, когда осталась в чем мать родила, на ее лице блестели очочки в тонкой оправе. Это было тонко, изысканно, небанально.
