что я могу плакать.
Только в лифте я дала волю слезам. И чего это меня так пробрало при виде ментовского борова?! Утерев кулаками мокрые щеки, я вышла на первом этаже и тут же наткнулась на тетку из приемного покоя, которая хотела определить меня в психдиспансер.
– Вот она! Вот она, психиатрическая!! – заорала тетка, шарахнувшись от меня к противоположной стенке.
Срефлексировав, я бросилась со всех ног на выход. За спиной послышался дробный топот. Бегаю я хорошо, особенно если за мной гонятся, особенно если гонятся санитары с Красногвардейской улицы.
Я отпихнула охранника, протаранила дверь, промчалась через больничный двор, перемахнула через двухметровый забор и с разбегу оседлала «Харлей». Конь не подвел – взревел, рванул, ушел в точку.
Голову даю на отсечение – таких больных на Красногвардейской еще не видели.
В двенадцать дня я торчала у банка «Морской». Сазон приехал без опоздания на развратно-шикарном «Гелендевагене». За ним из черного «катафалка» по очереди вылезли Генриетта, Мальцев и Кармен- Долорес. Они держались чинно – как и подобает почтенному семейству, задумавшему покупать дорогую недвижимость. Мальцев, правда, имел бегающий взгляд, – по-моему, со времени похорон Бизи он повадился пропускать с утра рюмочку. А еще он перестал носить яркие шейные платки, светлые льняные костюмы и улыбаться. На нем были какие-то коричневые брючата, невнятная серая рубашонка и очки с плюсовыми диоптриями, которых он отродясь не надевал. Да, а еще он не написал с того времени ни одного «синего квадрата».
Сазон выглядел гораздо бодрее, только похудел до состояния щепки и перестал бриться. Густая седая щетина и мятая одежда придавали ему слегка бомжеватый вид, но с этим впечатлением успешно боролись «Гелендеваген» и болтавшаяся на груди цепь красного золота с крестом, в котором сверкал бриллиант величиной с грецкий орех.
Генриетта выглядела скорбно и сдержанно. На ней было смелое платье выше колен и шляпа с полями, отлично заменявшими зонт.
Кармен подметала асфальт длинной цыганской юбкой и всем своим пышным телом, и темными живыми глазами, словно бы говорила: «Я с вами, и в горе и в радости. Я с вами».
Дом оказался хорош. Огромный, просторный, в три этажа, с балкончиками, колоннами, бассейном, зимним садом и куполом вместо крыши.
– Хорош дворец, – одобрила я. – На Исаакий смахивает.
– Хоромы, бля, – прокомментировал Мальцев.
– Вот сынку вернется, – мечтательно вздохнул дед, – и будет ему, где разгуляться. Глядишь, уговорю его сюда из вашего гребаного Сибирска перебраться. Внуков мне нарожаете целую роту, я под детскую целый этаж выделил!
Мы ходили из залы в залу, в них не было никакой обстановки – только голые стены, огромные окна, высоченные потолки. Эхо гуляло тут вольницей – отражаясь, убегая, дразнясь.
Кармен-Долорес высказала свое мнение по-испански, эмоционально помогая себе руками. Кажется, она сказала, что на ее родине дома еще больше.
И только Генриетта нахмурилась:
– Нельзя покупать этот дом! – мрачно сказала она. – Мне китаец на рынке сказал – нехороший он. Думаете, отчего его продают так недорого?
– И отчего же? – не удержалась я от язвительного тона.
– Да от того, деточка, что с точки зрения фэншуя он катастрофически неправильно расположен! Его двери находятся прямиком напротив дверей банка! Этого не должно быть! Все несчастья, которые только можно представить, будут лезть в этот дом во все щели!
– Что скажешь, насчет плохого фэншуя, Элка? – строго обратился ко мне Сазон.
– Фигня все это, – пожала плечами я. – Мы ж не китайцы. Пусть они маются своими фэншуями, а у нас свои приметы и правила. Повесим над дверью подкову, пустим с порога кошку, позовем батюшку углы освятить – вот тебе и полный фэншуй!
– Ай да Элка! Ай да сукина дочь! – радостно крикнул Сазон и хлопнул меня по бедру, потому что выше не доставал. – И как это я сам не догадался?! – Он треснул себя по лысине. – Покупаем! Решено, покупаем!!
– Приобретаем, бля, – заулыбался наконец Мальцев. – Моя вон та дальняя комната с видом на море!
– Хорошо, господин, бляха-муха, ешкин кот, – выдала вдруг Камен-Долорес.
И только Генриетта еще больше нахмурилась.
– Ну как хотите, мое дело предупредить, – сказала она. – Нельзя жилище напротив банка покупать! – Но ее уже никто не слушал, Сазон с Мальцевым оживленно начали обсуждать будущий интерьер, а я дала задний ход, вышла на улицу, оседлала «Харлей» и поехала на «Жемчужный» пляж. Отсыпаться в вагончике днем, после бурных бессонных ночей, стало входить у меня в привычку.
Добравшись до заветной койки, я заснула, и ни один сон не потревожил меня, будто я была механизмом, отрубившимся с помощью нажатия одной кнопки.
Я проснулась от пинков в дверь. Слабеньких таких, несерьезных пиночков. Но они напугали меня так, что сердце бешено замолотило в ушах. В голове промелькнуло множество вариантов кто это может быть, и самым подходящим оказался тот, что это майор Барсук пришел арестовывать меня по подозрению в нападении на звезду Юлиану Ульянову.
Я вскочила, натянула на лицо самую развеселую улыбку, и широко распахнула дверь.
На пороге стоял Максим Максимович.
Я с облегчением выдохнула и только тут заметила, что на улице темно, и в вагончике темно, что уже вечер, или даже уже ночь, и единственным источником света являются два тусклых пляжных фонаря.
– Ну заходи, – пригласила я пацана, нащупывая за спиной выключатель. – Обезьяна твоя сбежала.
Он зашел, огляделся и с самым заговорщицким видом проверил, плотно ли я затворила дверь.
– Ее Ленька-матрос кому-то продал, – шепотом сказал Максим Максимович. – Уж как отловил – не знаю. Только вы не волнуйтесь, тетенька, Янка все равно сбежит и сюда вернется!
– Да я и не волнуюсь, – пожала плечами я. – Еле вагончик после нее отмыла.
– Если у вас есть тысяча рублей... – он вдруг замялся и поправился: – Три тысячи рублей, то...
– Выкладывай так, – приказала я.
– Если вы мне дадите...
Я схватила его за маленькое горячее ухо и потрясла. Он вдруг больно лягнулся, выкрутился, отскочил к двери, и оттуда с обидой крикнул:
– Я бы вам тогда показал, где прячется ваш раненый му...
Я прыгнула к нему и ладонью запечатала ему рот.
– Тихо! – Это сказала не я, у меня не такой хриплый голос... – Тихо...
Я нащупала в джинсах бумажник, я вытрясла из него на стол все – доллары, рубли, кредитные карты, визитки, права, какие-то квитанции – и подтолкнула эту кучу к мальчишке. А потом зачем-то стала снимать с себя джинсы.
– Не, – пацан остановил меня жестом, – Это лишнее, мне ваши драные штаны не нужны. Мне только три тыщи не хватает на велик. – Он аккуратно отсчитал деньги, остальное упаковал в бумажник и протянул его мне.
– Пошли, – махнул он рукой.
Бизон
Я открыл глаза и увидел над собой каменистый свод.
Все было бы ничего, но я абсолютно не помнил – кто я. Ощущение было настолько мерзким, что будь у меня под рукой пистолет, я бы немедленно застрелился. Но пистолета не было – я обшарил рукой пространство вокруг себя. Ничего не было, чем можно было бы попытаться вышибить себе мозги, которые не хотели давать мне никакой информации.
Во рту было сухо так, что язык показался наждаком, царапающим небо и губы. Все тело болело. Не было
