ни кусочка, ни сантиметра, которое бы не саднило. Оглядевшись, я понял, что нахожусь в какой-то пещере, и лежу на деревянном настиле, застеленном брезентухой. Из одежды на мне были одни плавки, и это только усилило суицидные мысли.
Жара, духота и темень добавляли ощущения невыносимости существования. Слабый дневной свет пробивался лишь через узкий лаз, затянутый зеленым кружевом листвы. Я попытался ползти к выходу, но не смог – вспотел и выбился из сил от одной только мысли о физическом усилии.
Кто я?! Где я?!
Я хотел проорать эти вопросы, но опять ничего не смог.
Кто-то услужливо задернул занавес – свет погас, сознание улетучилось, и я провалился в темную яму, где ничего не было.
Очнулся от того, что кто-то пытался влить в меня вонючую теплую жидкость.
Открыв глаза, я обнаружил сидящего возле себя пацана с термосом в одной руке, и кружкой в другой. Из этой кружки он пытался меня напоить. Пахла жидкость отвратно, но это было питье – хоть какое-то, но питье, – и я благодарно присосался к ржавой металлической емкости.
– Синди сказала, что ты сильный, ты выживешь, – тихо сказал пацан, придержав мою голову, чтобы мне было удобнее пить. – У тебя пару ребер сломано, сотрясение мозга, синяки и ушибы. В принципе, ничего серьезного! Так Синди сказала. Пей, это ее колдовской отвар.
– Кто это – Синди?! – спросил я, хотя хотел спросить: «Кто я?»
– Синди – колдунья. Ей больше ста лет, она хромая, слепая, горбатая. За такую «красоту» ее прозвали Синди Кроуфорд. Бабке понравилось и она откликается. Я принес ей твои вещи – рубашку, штаны, – она пощупала их и сказала, что не виновен ты, но пострадал сильно и, несмотря ни на что, должен выжить и правоту свою доказать. Пей, дядя Глеб, а то помрешь, не дай бог, что я с тобой делать-то буду?!
– Кто я?!
– Вот башкой-то буцкнулся! – вздохнул пацан и рассказал мне какую-то дикую историю про какого-то Глеба Сазонова, которого он якобы нашел на берегу Дикого пляжа, и до того, как гайцы приехали на место аварии, утащил в пещеру, известную только ему. Пещера находится в двух шагах от места аварии, в скале, полукругом обрамляющей Дикий пляж и тут у него оборудован «дом».
– Я тебя, дядя Глеб, на брезент перекатил и волоком по воде тащил, чтобы следов не осталось. Тяжелый ты – ужас! Еле успел тебя до приезда ментов сюда впихнуть!
Я опять почувствовал острое желание застрелиться.
– Пей! – приказал пацан и налил из термоса в кружку еще отвара. – Кстати, если ты не помнишь, меня зовут Максим Максимович.
И тут я все вспомнил. Словно это имя – Максим Максимович – сработало как заряд тока и встряхнуло мои мозги.
Стреляться расхотелось. Захотелось жить долго и счастливо.
Я отобрал у пацана термос и прямо из горлышка выцедил колдовской отвар, обжигая рот.
– Давно я тут? – спросил я Максима Максимовича, задохнувшись от неимоверных усилий.
– Шестой день пошел, – ответил пацан и вздохнул тяжело, давая понять, как тяжко ему со мной приходилось.
– Черт, получается, я с твоей помощью совершил побег...
– Не получается. Во-первых, мне двенадцать лет и я не могу быть наказан. Во-вторых, откуда я знал, что вы из этого автозака?! Я просто шел утром по пляжу, смотрю – бомж валяется, ну, я его в пещеру и отволок, чтобы хоть с крышей над головой помирал. И ты тоже не виноват, потому что в отключке был.
– Молодец. Далеко пойдешь! – Я потрепал его по острой коленке, так как до белобрысого затылка не смог достать. – Слушай, как там, солнце светит? Море шумит?
– А что с ними сделается? – удивился пацан. – Они ж не люди, не окочурятся.
– Не окочурятся, – улыбнулся я. – Слушай, а твоя Синди точно сказала, что со мной ничего серьезного?
– Точно, она врать не будет. Живехонек, говорит, будет.
– Здорово. Спасибо тебе.
– Не во что. Лучше деньгами.
– Добро нельзя делать за деньги.
– Разве я сделал добро? Под носом у ментов уволок вас подальше от правосудия. Вы же сами, дядя Глеб, только что сказали, что я помог совершить вам побег!
– Когда я встану, я с удовольствием тебя выпорю.
– Не выпорете. Вы человек благодарный. Дадите мне тысяч пять и будем квиты. Деньги не такое уж зло, как вы пытаетесь мне внушить.
– Ой, да ничего я уже не пытаюсь, – я махнул на него рукой и отвернулся, уткнувшись носом в шершавую стену. От стены шел запах сырого камня. Меня переполняло такое количество чувств, что от этого эмоционального винегрета я чуть было снова не вырубился.
Я счастлив, что жив. Я рад, что очнулся не в камере, не в тюремной больнице, а в этой душной, темной пещере. Но мне страшно подумать, что будет дальше. Еще страшнее представить, что пережили Сазон и Элка.
Словно прочитав мои мысли, Максим Максимович сказал:
– В автозаке нашли три обгорелых трупа. Все решили, что вы погибли. Ваши близкие вас похоронили. Об этом болтает весь город и пишут газеты.
– Как Элка? – хрипло спросил его я.
– Носится на своем мотоцикле.
– Сазон?
– Вообще-то, я не очень хорошо его знаю. Но один друган мне его показал. Мы видели пару раз, как он торговался на рынке. Орал так, что тенты от солнца рухнули.
Я закрыл глаза и вдруг понял, какая подлая штука – жизнь.
Я умер, лежу в могиле, а солнце светит, море шумит, Элка носится на своем мотоцикле, а Сазон азартно торгуется на базаре.
Я бы поплакал, если бы в моем обезвоженном, измученном организме нацедилась хоть одна скупая мужская слеза.
– Вам нужно поесть. – Максим Максимович зашуршал чем-то в углу.
– Застрелиться мне нужно, – пробормотал я.
– Беды вы настоящей не знали, раз так говорите, – вдруг по-взрослому вздохнул пацан.
– Я?! – От возмущения я сделал попытку привстать, но, охнув от боли в груди, рухнул на свое ложе.
– Вы, вы, – закивал пацан и сунул мне под нос маленькую баночку с детским питанием и чайную ложку. – Вот, лопайте, вам сейчас только такое и можно.
– Да я женат на этой Беде! – скаламбурил я, взял банку и попытался проглотить противное жидкое пюре. На третьей ложке я почувствовал тошноту и отставил банку.
– Вы сильный, здоровый, и денег у вас вагон, – продолжил пацан. – А то, что произошло – мелочи. Разгребетесь. Вот у меня мамаша квартиру продала, чтобы мне операцию сделать, иначе бы я ходить не смог. У меня опухоль на позвоночнике была. Теперь мы живем на съемной квартире. Мать еле-еле концы с концами сводит, но говорит, что если бы все сначала, она опять бы все продала, лишь бы я пошел. А вы говорите – застрелиться! Жить надо только затем, что мамка на свет родила. А если есть деньги, то и вообще жалиться нечего.
– Жаловаться, – машинально поправил я. У меня совсем кончились силы, я готов был опять потерять сознание и очень боялся этого – вдруг опять все забуду?
– Слушай меня, – попросил я пацана. – Приведешь сюда Элку. Можешь найти ее...
– Да знаю я, где найти вашу Элку, – перебил меня он. – Я до сих пор не сказал ей про вас только потому, что не знал – можно ли. Ей-то не двенадцать лет, ее за соучастие привлекут. Вот стемнеет, и приведу.
То, что в пещеру зашла Беда, я понял по тому, как мгновенно наэлектролизовался воздух.
