Весь день я проспал, – именно проспал, а не провалялся в забытьи, – и проснулся от того, что в воздухе вдруг повисло напряжение. Это ощущение я не мог перепутать ни с чем – оно возникало всегда, когда Беда появлялась рядом. Минус замыкало на плюс, и – шел ток по жилам.
– Элка?! – тихо спросил я темноту.
Что-то зашуршало, и через секунду внизу вспыхнуло пламя свечи. Оно выхватило длинный силуэт тени, который дрожал на стене в унисон с пламенем.
– Элка! – снова позвал я.
– Ну я пойду, погуляю, – раздался голос Максима Максимовича.
– Желательно до утра, – порекомендовал я ему. – Элка!
Силуэт возмутительно промолчал.
– Элка, черт тебя побери, почему ты молчишь?!! – разозлился я.
– Я еще не очень привыкла к тому, что ты жив, – тихо сказала Беда, взяла в руки свечу, наклонилась и осветила мое лицо. Горячий воск капнул мне на губу, я заорал, а потом громко выругался.
– Точно ты, – сказала Беда и присела на край настила.
Я думал, она заплачет. И бросится меня обнимать. И начнет целовать. И будет навзрыд причитать, как это делают все нормальные бабы и в горе, и в радости. А она просто села рядом и сказала обыденно: «Точно ты».
– Значит мне не почудилось.
– Что?
– Слово «Люблюбеду» на песке.
– Я написал «Я не виновен».
– Ты написал «Люблюбеду».
– Я не виновен.
– Люблюбеду!
– Я не виновен! Мне лучше знать, что я написал!
– Нет мне лучше знать, что ты написал!
– Ну да, ну как же!! Ты всегда все за меня знаешь! Ты святая, а я козел!
Я закрыл глаза. Я просто не мог ее видеть – длинную, вздорную, несговорчивую, и бесконечно родную.
– Ну вот мы и поссорились, – сказала Беда и поцеловала меня в обожженные воском губы.
Я не ответил на ее поцелуй. В конце концов, я тут больной, я – чудом спасшийся, я – невинно оговоренный, пострадавший, еле выживший, из пепла воскресший...
– Между прочим, я с горя дважды пыталась покончить с собой, – обиженно произнесла Элка.
– Не получилось?
– Нет, – буркнула она.
– Я так и знал, что не получится, – усмехнулся я и приоткрыл один глаз. Беда заворожено смотрела на пламя и, если бы не этот не обращающий на меня внимания взгляд, я поставил бы счет десять-ноль в свою пользу.
– Как Сазон? – спросил я.
– Исхудал. Не бреется. Ждет тебя. Даже дом для внуков купил.
– Мальцев?
– Пьет потихоньку. Горюет. Не написал ни одного «квадрата», плюнул на имидж творческой личности и нацепил очки с толстыми стеклами. Стал похож на спившегося интеллигента.
– Маман?
– Носит шляпы и мини. Не верит, что ты погиб. Твердит, что ее материнское сердце не врет.
– Кармен-Долорес?
– Все время говорит что-то по-испански, помогая себе руками.
Я помолчал. Беда все смотрела на пламя.
– Элка! – Я взял ее руку и потянул к себе. Силенок у меня было мало, но она поддалась, упала рядом со мной, и оказалось, что она все-таки плачет – беззвучно и незаметно, намочив слезами стекла очков и щеки. Я обнял ее как мог, как позволяли ушибы и сломанные ребра.
– И кого мы похоронили? – всхлипнув, спросила Беда.
– Конвоир по дороге подхватил своего приятеля. Он был высокий, здоровый, он мог вполне сойти за меня... в обгоревшем виде. Меня спасло то, что по какой-то причине на меня не надели наручников.
– Сазон ухитрился всунуть кому-то взятку, чтобы на тебя не смели надевать кандалы! – засмеялась Элка сквозь слезы.
– Я не успел никого вытащить из машины! Поскользнулся и полетел вниз с обрыва.
– Ты не должен в этом себя винить.
– Что теперь делать? Сдаваться?!
– Нет! – Беда вырвалась из моих некрепких объятий и опять уселась напротив свечи. – Ты будешь кретином, если сделаешь это. Ты не виноват в том, в чем тебя обвинили, ты не виноват в том, что случилась авария, ты не виноват в том, что какой-то мальчишка отволок тебя в эту пещеру. Ты вполне можешь проваляться тут без сознания еще недельку, а за это время...
– Что за это время? – усмехнулся я.
– Жертва номер четыре уже появилась! – выкрикнула Беда.
– Да ну? – Я попытался привстать и у меня это почти получилось.
– Ты будешь смеяться, но ей стала Юлиана Ульянова!
– Нет, я не буду смеяться, – я обессилено упал на спину и засмеялся.
– Юлиана жива. Ее спас дурацкий шиньон, который она нацепила. Ульянова лежит в больнице с сотрясом. Ты спрашиваешь – что делать? Сидеть в этой норе, пока я не найду убийцу. Я в двух шагах от этого! Я нашла главную зацепку: все жертвы знали друг друга! Пока я не поняла, что их связывало, но при упоминании имен друг друга они теряют сознание! Дай слово, что ты не сунешься ни в какую милицию, пока я не разберусь в этом деле!
– Даю, – улыбнулся я. – Тем более, что я все равно не смогу этого сделать. Мне даже дышать больно, не то что ходить. Так что если ты не сдашь меня...
– Не сдам! – захохотала Элка – Не сдам. Только Сазону надо организовать встречу с тобой, а то он совсем зачахнет. Знаешь, какой он сон видел?..
Мы проговорили, пока рассвет не заглянул в расщелину через зелень листвы. Свечка погасла – сгорела до основания, а за ней утухла и Элка – заснула у меня на плече, бормоча что-то про молоточника, про Бэлку, про Барсука, и про то, что двери жилища ни в коем случае не должны выходить на банк.
Я посмотрел на каменистый свод, нависавший над головой, и вдруг отчетливо понял, что вопреки всему, я неприлично, пронзительно счастлив.
Утром, проснувшись, Беда все перерешала.
– Ты не можешь здесь оставаться, это безумие – сказала она. – Тебе нужен врач и минимальный комфорт. Сегодня ночью я перевезу тебя к Бэлке и мы подыщем какого-нибудь неболтливого медика. Бэлкин дом находится на отшибе, тебя там никто не увидит.
– Кроме Бэлки и неболтливого медика, – усмехнулся я. – Слушай, раз уж я неделю обхожусь без медицинской помощи, то и дальше без нее обойдусь. Переломы ребер, сотрясение мозга, синяки и ушибы не требуют никакого вмешательства, только покоя. – Я потратил много сил, времени и слов, чтобы убедить в этом Элку, но она уперлась, как баран. Тогда я применил последний, запрещенный, прием и спросил:
– И что, эта твоя Бэлка будет маячить передо мной в прозрачном халате?
Беда задумалась, зыркнула на меня поверх очков, закурила и сказала:
– Ну уж нет, фиг я ей такое тело доверю, даже со сломанными ребрами.
– Вот и ладненько! – Я даже руки потер от удовольствия, что так просто настоял на своем. Обнаружив, что это движение уже не вызывает нестерпимую боль во всем теле, я уговорил Элку помочь мне добраться до берега и искупаться.
– Нас никто не увидит! Сил нет сидеть грязным в этой норе. Хочется смыть с себя даже кожу, чтобы
