– Нет!
– Элка!
– Нет, не скажу. Хоть иголки под ногти загоняй, хоть угли к пяткам прикладывай! Очень неприличное слово. Этот парень с меня еще мало взял.
– Ты должна мне сказать. Не могу же я жить с женщиной, не зная, до какой степени она испорчена.
– Не можешь?
– Нет, не могу. И поэтому завтра утром пойду к Барсуку.
– А если скажу, не пойдешь?
Ответить Бизон не успел, у него замяукал мобильный. Бизон почесался и лениво взглянул на дисплей.
– Кто это тебе там названивает? – спросила я, сделала пару шагов и снова уперлась носом в окно. За идеально прозрачным стеклом, вдалеке, виднелось море – синее, могучее и свободное. Море и пальмы – все так, как я и мечтала, покупая билет в этот город; все так, как я и мечтала, решив, что если и выйду когда- нибудь замуж, то только в том климатическом поясе, где мне не придется в разгар торжества натягивать на себя теплую кофту.
– Бэлка! – сообщил Бизя. – Ты когда-нибудь сообщишь ей свой новый номер мобильного? Она достала меня душевными излияниями! Я молчу, а она исповедуется, думая, что разговаривает с тобой. Сил нет больше слушать про ее поиски большой и чистой любви. Сил нет больше слушать про ее старого потасканного прокурора.
Я совсем забыла про Бэлку. Про ее проблемы, одиночество, потерянность и чувство никчемности существования. Чувствуя себя подлой предательницей, я схватила мяукающую трубу.
– Привет, Бэлка!!
– Элка, – прошелестела труба голосом, лишь отдаленно напоминающим Бэлкин, – Элка, меня обо...
– Что?! Тебя ... что?!
– Обо-кра-ли... – Она всхлипнула, высморкалась и что-то там шумно глотнула. Я представила себе душераздирающую картину: на полу, посреди разгромленной гостиной сидит Шарова и, умываясь слезами, хлещет из горла виски. И хорошо, если только вискарь, а не уксусную эссенцию...
– Бэлка! Я еду! – заорала я. – Не двигайся, ничего не пей и... – Она первой нажала отбой и это напугало меня еще больше.
Я заметалась по комнате, хватая сумку, ключи от «Харлея», шлем.
– Что? – приподнялся с дивана Бизон. – Что там еще?
– Бэлку обчистили. Я к ней, а то наглотается опять какой-нибудь дряни.
– А-а-а-а, – протянул равнодушно он и почесал ногу.
– Не чешись! Ты подцепил от Янки чесотку?
– Это нервное. Слушай, ну ее эту Бэлку, давай... – Он встал и попытался меня поймать, но я выкрутилась из его больших, жадных рук и помчалась к двери. Нет, все-таки, это была очень большая комната – мне и десяти скачков не хватило, чтобы схватиться за золоченую ручку.
– Нет, ну как ты обозвала Михальянца?!! – крикнул Бизя мне вслед.
Хуже нет, когда большие сильные парни, у которых в крови масса адреналина, гемоглобина и этого... как его, – тестостерона! – вынуждены сидеть взаперти и бездействовать.
Вечер на удивление был прохладным. Иногда на юге, даже после жаркого дня, бывают вот такие свежие, по-сибирски прохладные вечера. И то ли бьющий в лицо бодрящий ветер, то ли навязчивое упоминание о Михальянце, то ли все это вместе, зародило в моей голове некую мысль...
Собственно, это и мыслью-то еще не было, так – пунктир, многоточие и вопросы, но это «нечто» прочно засело в моих мозгах, копошилось там, и я точно знала – скоро даст свои всходы.
Бэлка встретила меня у ворот веселая и растрепанная. В руках она действительно держала бутылку виски, поминутно взбалтывала ее и из нее отхлебывала. На ней был легкомысленный сиреневый сарафанчик, лямки которого то и дело сваливались с ее плеч. Бэлка, хихикая, ловила их и водворяла на место.
– Ты милицию вызвала?! – Отодвинув Бэлку, я зашагала по гравийной дорожке в дом. Бэлка побежала за мной, ловя свои лямки и булькая виски.
– Какая милиция? Элка, я сама виновата! Элка...
В гостиной царил идеальный порядок, если не считать огромной грязной собаки, дрыхнувшей на диване.
– Ну и...? – Я развела руками.
– Элка, не надо милиции! Пойдем со мной, я все тебе расскажу! – Она потянула меня за руку вон из дома.
Через минуту мы сидели в баньке-пристройке, выложенной изнутри пахучими деревянными плашками. Судя по всему, Бэлка тут обитала давно, потому что в предбаннике, на маленьком столике, валялись обертки, остатки продуктов, и стояли грязные пепельницы. Деревянная лавка была застелена матрасом и мятым бельем. Сверху валялся сбившийся в кучу плед. Хваленая Бэлкина чистоплотность отчего-то на баньку не распространялась. Банька смахивало на лежбище старого, запущенного холостяка.
Я присела на край деревянной скамейки и невежливо спросила:
– И что?!!
– Элка, я в доме не живу больше.
– Почему?
– Оказывается, я очень боюсь собак. По твоему совету, я пригрела трех псов, накормила их... ну и...
– Что?
– Они поселились на моих диванах, а я тут! – Она сделал рукой полукруг, словно приглашая меня получше рассмотреть место ее обитания.
– Я видела только одну собаку.
– Они распределили между собой этажи. Ты видела ту, которая живет на первом. Нет, они мирные, милые псы, но... я их боюсь!
– Это они тебя обокрали? – Я взяла со стола сигарету, чиркнула зажигалкой и затянулась. Если честно, я была зла на Бэлку. Вот что значит – человек не знал в жизни настоящих проблем. Он их не знал – поэтому начал придумывать.
– Элка, ты, когда мордой в розы свалилась, то... всколыхнула во мне самые потаенные, самые сильные чувства.
– Это я уже слышала! – Я отобрала у нее бутылку, к которой она опять присосалась.
– Вот я и... – Язык у нее стал заплетаться, щеки порозовели, я посмотрела на нее и та мысль, которая была пунктиром, многоточием и вопросами, снова возникла, заворочалась и... дала свой первый росток.
– Если ты мне немедленно все не расскажешь, быстро и без длинных эпитетов, я заведу тебя в баню и окачу холодной водой! – сказала я Бэлке. – Кто тебя обокрал?
– Мальчик.
– Какой?
– Беспризорный.
– Где ты его взяла?
– Привела с улицы. Он ошивался возле базара, просил милостыню.
– Зачем ты его сюда притащила?
– Накормить, обогреть. Это был очень трогательный мальчик, лет семи, чумазый, оборванный и голодный. Я решила, что смогу сделать его счастливым – купить игрушки, дать денег, конфет.
– Что он украл?
– Все мои драгоценности! Все! Изумруды, рубины, брюлики! Много брюликов! Гад! Знал ведь, что брать!
