головой:
– И слушать ничего не желаю! Сейчас же исправить оказию! А то – не переживу позора, уйду со свадьбы в монахи!
На террасе все смеялись.
Крестьяне же зашевелились так дружно, как будто только и ждали призыва Воспенникова: вмиг столы и скамейки были сдвинуты к кустам и деревьям, а на лугу осталась только одна лавка. На нее уселись три бессменных крутояровских музыканта: гармонист Яшка Гудин, балалаечник Иван Панинский и лошкарь Сенька Костючков по прозвищу Вахлак.
Держа в руках свои инструменты, музыканты весело, но в то же время с серьезной решительностью посмотрели вокруг, на обступившую их полукольцом крестьянскою толпу.
Этот момент выжидания был всем хорошо знаком, и подбадривающие крики горохом посыпались на музыкантов:
– Жарь «барыню», Яша, не сумлевайся!
– Играйте, ребяты, попотешьте старичков!
– Давай, Ванька, дуй камаринскую!
– Эва, Сенечка, тряхни по коленкам!
– Играй, наворачивай, а мы попляшем!
Музыканты переглянулись, скуластый, коротко стриженный Яшка мотнул головой и растянул меха трехрядки. Музыканты грянули «Светит месяц». Эта простая и в то же время до удивительного завораживающая каждого русского мелодия отозвалась в душе Романа почти детской радостью. Сколько раз, выйдя вечером к реке, слышал он эти берущие за сердце переливы гармоники, распускающиеся над полусонной водой незримым русским узором!
И теперь этот узор растянулся вместе с мехами трехрядки и поплыл, поплыл над лугом, кружась и плавно переливаясь цветами, словно праздничный девичий сарафан.
– Давно бы так! – крикнул Антон Петрович.
Гости подошли и встали с краю тарассы. Роман пропустил вперед Татьяну и встал сзади, осторожно обняв ее ладонями за локти.
Татьянины глаза блестели, радостная улыбка светилась на лице. А мелодия лилась, набирая с каждым тактом силу, заставляя баб задорно покачиваться, а мужиков многообещающе одергивать рубахи и, плюя на ладони, приглаживать волосы.
Вот одна баба затянула сильным высоким голосом:
И тут же все остальные бабы грянули ей в поддержку громко, сильно и широко:
Никогда еще Роману не доводилось слышать, как поют все женщины Крутого Яра, и в восторге он обнял и прижал к себе Татьяну.
Из толпы выдвинулась девка в малиновой поневе, с белым платочком в руке, и поплыла по лугу, мелко переступая.
Подбоченясь левой рукой, она покачивала повязанной цветастым платком головой в такт песне и умело поводила плечами. Но не успела она пройти и одного круга, как на луг выскочил парень в белой рубахе, подпоясанной шелковым шнурком, в черных штанах, заправленных в начищенные, приглаженные «гармошкой» сапоги.
Лихо заломив на затылок картуз, он заложил руки за спину и пошел рядом с девкой, мелко топоча своими сияющими сапогами.
Она же, делая вид, что не замечает парня, плыла по лугу, улыбаясь всем загорелым лицом и помахивая платочком. Вдруг парень, до этого приплясывающий рядом, прыгнул вперед и, круто развернувшись, загородил девке дорогу, по-петушиному вытянув шею и разведя руки.
Девка испуганно прикрыла рот рукой и, отвернувшись, поплыла прочь, но петушок снова лихо прыгнул и встал у нее на пути.
На этот раз она, пожав плечиком, отведя глаза и сложив руки на груди, поплыла в сторону, всем видом демонстрируя полное равнодушие к парню.
Сквозь крестьянский хор слышались выкрики мужиков, подбадривающие парня:
– Пляши, Вася, не тушуйся!
– Пройдися кочергой!
– Давай, валяй, Васька, не спи!
– Мух не ловишь, кучерявый!
– Поддай жару, чертушко!
В третий раз не дал он ей дороги, и теперь уж она «оттаяла», замахала платочком, и они заплясали вместе, под пение баб, под свист и выкрики мужиков.
В самый разгар пляски, когда все смотрели на пляшущих, Татьяна повернула к Роману свое сияющее счастливое лицо и потянулась к нему губами.
Они поцеловались.
– Я люблю тебя! – прошептал Роман ей в губы.
– Я жива тобой! – ответили ее губы.
