А на лугу девка уже неистово кружилась, сарафан ее развевался, обнажая крепкие стройные ноги, парень плясал вокруг нее вприсядку.
Вдруг одна баба в толпе махнула платком, выкрикнула что-то и, выбежав вперед, пустилась в пляс. За ней сразу же выбежал Аким и, уперевшись руками в бока, пошел выделывать ногами кренделя.
Трое лихих братьев Авдеевых, схватив своих жен за руки, вытянули их на луг и заплясали.
– Пади, пади! – дико закричал Дуролом и, выпрыгнув из толпы, стал выделывать немыслимые коленца, во все стороны размахивая ногами и руками.
– Ну-ка посторонися! – по-извозчичьи выкрикнул Фаддей Кузьмич и, степенно выйдя, заплясал нешироко, но крепко и ладно; рядом с ним закружилась его жена, продолжавшая громко распевать «Светит месяц».
– Эх, дорогу, мать честная! – задорно крикнул Степан Парненков и с ватагой мужиков и парней выбежал на луг. Через мгновение на лугу не плясали только музыканты, продолжая изо всей мочи наигрывать все ту же мелодию, но только быстрей обычного.
Роман смотрел и не верил своим глазам: все пространство перед домом было занято пляшущим и поющим народом, – даже глубокие старики, горбясь, пританцовывали со своими старухами, даже хромой звонарь Вавила приплясывал, лихо хлопая себя по коленкам; плясали: Матвей Костичков по прозвищу Кутерьма; Макар, Тимофей и Иван Егоровы, Парфен Твердохлебов, прозванный Скобелкиным; Сергей, Софья и Агафья Волковы, Екатерина, Василий, Мария и Клавдия Гороховы, по-уличному – Боронята; Алексей, Герасим, Степан, Евдокия Самсоновы, Петр, Зосима, Настасья Гороховы, по-уличному – Ивановы. Плясали все.
«Господи, как славно, как хорошо! – думал Роман, обняв Татьяну за плечи и любуясь народным весельем. – Хоть бы они плясали так вечно, а я все смотрел бы и смотрел! Вот он, дух свободы, ради которого я приехал сюда, бросив все, ради которого я живу. Он в каждом из них, они все дышат свободой: и мужики, и девки, и эти милые старики – все, все они свободны, и никто не властен над их свободой, никто не может запретить им, никто! О, это ложь, что они были рабами, нет, не может этот народ быть рабом, ибо никто не властен над духом веселья, живущим в нем, а значит, никто не властен и над его народной душой!»
Вдруг в самый разгар пляски Аким, подбежав к музыкантам, дико и пронзительно крикнул:
– Бааастааа!!!
Они тут же перестали играть, и пляшущие стали останавливаться. Аким же, выхватив из кармана жилетки бумажник, вырвал из него цветастую бумажку и, с размаху бросив на колени Яшке-гармонисту, выдохнул:
– Русскую!
И не успел Яшка растянуть гармонику, как Аким повернулся к своему семнадцатилетнему сыну Степану, только что остановившемуся и молодцевато одергивающему свою рубаху зеленого шелка, и, тряхнув головой, крикнул:
– Стенька, пляши!
Но тут же раздался хриплый голос Марея Сухорукова – зажиточного, худощавого мужика с седой бородой и плешивой головой:
– Ну-ка, погодь!
Подойдя к музыкантам, он кинул им две бумажки и крикнул своему сыну Митрохе:
– Пляши, черт, убью!
Высокий статный Митроха выдвинулся вперед и картинно сдвинул рукава красной рубахи на локти.
Коренастый, приземистый Стенька поправил поясок, снял картуз и, бросив прочь, поплевал на ладони.
Яшка-гармонист кивнул своим партнерам, но зычный голос Антона Петровича загремел с террасы:
– Стой, молодцы!
Все повернулись к нему.
– Русскую на траве не пляшут! – заметил он. – А ну, несите два стола пошире, пусть на них спляшут!
– А и то верно! – выкрикнул Савва. – На столах попляшут, руками помашут, ногами посучат, нас, дураков, уму-разуму поучат!
Тут же появились два стола, водруженные друг против друга.
На один вспрыгнул Митроха, на другой – не очень ловко взобрался Стенька.
– Стенька, не выдай! – нервно выдохнул побледневший от волнения Аким.
– Митроха, Митроха, – грозил костлявым кулаком Марей.
Яшка растянул меха, и музыканты грянули «русскую».
Вставшие вокруг столов крестьяне тут же принялись хлопать в такт, подбадривая плясунов. Столы задрожали от гулкой дроби начищенных сапогов.
– Лучшему плясуну! – крикнул Антон Петрович, вынимая из кармана часы на цепочке.
– Браво!! – закричал Красновский. – Ставлю на Митроху двадцать пять!
– Ставлю на Стеньку! – парировал Антон Петрович.
– На Митроху! На Стеньку! На Стеньку! – раздались возгласы в крестьянской толпе, и мужики полезли в карманы за деньгами.
