Роману на миг показалось, что пламя охватило большую фигуру Дуролома и что косматые патлы его уже трещат в огне.
Но Дуролом вдруг выпрыгнул из огня, упал на колени и, перекрестившись, согнулся в поклоне, бормоча:
– Слава Тебе, Пречистая Дева, слава Тебе, слава Тебе!
Одежда на нем дымилась, но не горела.
Толпа с изумлением обступила молящегося Дуролома, дядюшка вытер платком выступивший на лбу пот.
– Ну, братец, ну, блаженный Ивашка… – Красновский всплеснул руками. – Ну что с ним делать!
– Парамоша… ты нас чуть с ума не свел, – простонала тетушка, в изнеможении держась за плечо Акима.
– Н-да… delirium tremens, – процедил Клюгин. – И ведь впрямь ни огонь, ни вода не берут болвана…
– Матрен, глянь-ка, порты целы! – восхищенно показывала одна из баб на слегка дымящиеся штаны Дуролома.
– И не обгорел! – качал головой Аким. – Ну дела!
– И не обгорю! Не обгорю! – поднял косматую голову Дуролом. – Ибо веру имею в грудях своих, хучь и не с горчично зернушко, да и она-то и помогает мне, сироте перехожей, сгореть не даст, Богородица Дева Пречистая! Не даст! Не даст!
Он перекрестился.
Вдруг Татьяна подошла к нему и, положив руки на его смоляные космы, произнесла:
– Спасибо тебе.
Дуролом вмиг весь вздрогнул и, припав лицом к ногам Татьяны, заплакал. Татьяна опустилась рядом с ним на траву и гладила его вздрагивающую голову.
Шум и возгласы в толпе стихли, все стояли молча.
– Милости… милости прошу, а не жертвы, – всхлипывал Дуролом. – Укрепи бедствующую и худую мою руку… и настави, ох, Господи… настави мя на путь спасения…
– Спасибо, спасибо тебе, – гладила его Татьяна. Лицо ее было спокойно и благостно.
– Вся… вся мне прости, еликим Тя оскорбих во все дни… живота моего… и аще что согреших в ночь сию… оох… ох… Господи, – сильнее затрясся Дуролом и разрыдался, ткнувшись лицом в траву.
– Милый, ну зачем же так, – Татьяна осторожно взяла его за дрожащие угловатые плечи. – Не плачь. Спасибо тебе. Мы все тебе благодарны.
– Полноте, Парамоша, – наклонился к нему Антон Петрович и ласково похлопал по спине. – Мы все тебя любим, в обиду не дадим.
– И никто тебе плохого не желает, – добавил Красновский. – Что ж это ты… будто тебя обижают.
– Парамошу обидели? – осторожно спросила тетушка.
– Кто? Кто обидел?! – грозно завертел головой дядюшка.
– Да никто не обижал! Кто ж его обидит! – послышалось в крестьянской толпе.
Дядюшка выпрямился и грозно покачал пальцем:
– Всякий, кто обидит Парамошу, будет иметь дело со мной! Ясно вам?
– Ясно! Как не ясно! Всем ясно! – заговорили мужики.
– Спасибо тебе, милый Парамон, – повторила Татьяна, сидя возле него на траве. Роман опустился рядом с ней, осторожно взял ее руку и припал к ней губами.
Дуролом, всхлипнув, поднял голову и, вытерев рукавом лицо, пробормотал:
– Яко наг, да гноен, мзды не брал, парчи не напяливал…
– Ну, полно, полно, дружище! – хлопнул его по спине Антон Петрович. – В такой день – и расстраиваться по пустякам! Ступай-ка лучше с бабами попляши! А мы, друзья, мы с вами… – дядюшка выпрямился, обвел гостей радостным взором, – мы с вами в городки сыграем!
– Отлично! – воскликнул Красновский.
– Ну, Антоша, какой ты фантазер! – засмеялась тетушка.
– Надо же, а я и забыл, что на свете существует эта замечательная игра! – довольно смеялся Рукавитинов.
– В городки! В городки! – заговорили вокруг.
– Огня, огня сюда еще! – приказал дядюшка. – Фонарей! Класть вон там будем! Прошка, Аким! Несите городки, да бит побольше, там в сарае!
Толпа зашевелилась, парни во главе с Акимом побежали к сараям за городками, бабы – в дом за фонарями, остальные расступались, освобождая место. Дуролом со вздохом поднялся и побрел к темнеющим в стороне столам со снедью.
Бабы затянули негромкую песню.
– Рома, Татьяна Александровна! – обнял их, сидя на траве, дядюшка. – Знаете ли вы, что такое
