– Это почему же? – обернулись к нему Роман и Рукавитинов.
– Потому что вальдшнеп не бекас. Вот почему. Я на гаршнепа и то восьмым заряжаю, а гаршнеп гораздо субтильней вальдшнепа.
– Голубчик, Петр Игнатьевич, – нравоучительно начал Антон Петрович, – я имею удовольствие уже тридцатый год ходить на тягу. И ни разу – слышите – ни разу не заряжал чем-либо другим. Только бекасинником. Вашим восьмым нумером можно смело бить рябца, а вы на гаршнепа им заряжаете. Из пушки по воробьям…
– Да что вы говорите, Антон Петрович! – всплеснул руками Красновский. – Я в позапрошлом году ходил по бекасам и этим вашим бекасинником сбил молоденького витютеня. Сбил, положил в ягдташ и пошел домой. А дома вытряхнул Настасье в подол пару бекасов и этого подлеца витютеня. А он на моих глазах крыльями захлопал, подлец, да из подола и улетел. Летел, а из него ваш хваленый бекасинник так во все стороны и сыпался!
Все, за исключением Антона Петровича, рассмеялись.
– Позвольте вас спросить, любезный Петр Игнатьевич, вы сколько пороху кладете в заряд? – с непроницаемым лицом задал вопрос Воспенников.
– Полторы мерки.
Горько усмехнувшись, Антон Петрович вздохнул:
– Как терпит небо? Нет громов в запасе? С вашими полуторами мерками можно смело отправляться на воробьиную тягу. А вальдшнепа и пятым нумером не пробьешь.
– Полторы маловато, Петр Игнатьевич, – сочувственно произнес Рукавитинов.
– Маловато, – мотнул головой Клюгин.
– Да нет, это просто смешно! – воскликнул Антон Петрович. – С испокон веку я сыпал две. А тут – нате. Полторы! И это говорит мне Петр Игнатьич Красновский! Бывалый охотник!
Красновский махнул рукой, словно отгоняя мух:
– Всю жизнь клал полторы и буду класть. От ваших двух мерок, Антон Петрович, скулу на бок своротит. И ружья быстрей ломаются.
– Это просто невозможно! – восклицал Антон Петрович. – При чем здесь скула?
Красновский молчал, глядя в сторону приближающегося леса. Роман с улыбкой смотрел на дядю, покусывая сухую травинку. Клюгин, опустив голову, болтал длинными ногами, обутыми в старые хромовые сапоги. Николай Иванович поглядывал вокруг, поблескивая стеклами очков.
До Маминой рощи ехали молча.
Когда телега въехала в мелколесье, Антон Петрович властно положил свою руку на плечо Акима:
– Стой, любезный.
Аким остановил жеребца.
Антон Петрович слез на землю, морщась и держась за поясницу, сделал несколько шагов:
– Итак, братья-разбойники, предлагаю спешиться и следовать к месту боя. А ты, Чернобородый, езжай к Лысой поляне, разложи там костерок и к темноте жди нас.
Аким понимающе кивнул. Охотники слезли, разобрали ружья.
– С Богом! – тряхнул головой Антон Петрович и, держась одной рукой за патронташ, другой – за ремень висящего на плече ружья, шагнул с дороги в молоденькую траву.
Остальные последовали за ним.
Аким хлестнул жеребца, телега тронулась и поехала в лес. Роман шел рядом с дядюшкой, с каждым шагом молодея все больше. Этот край Маминой рощи, исхоженный им вдоль и поперек, хранил в своей земле стреляные гильзы, брошенные шестнадцатилетним Романом; в стволах молоденьких берез еще были целы дробины выпущенных им зарядов, а где-нибудь в кустах лежали останки его соломенной шляпы, потерянной им в то печально памятное августовское утро, когда, двадцатилетний, он бежал за своей собакой, смертельно раненной заезжим столичным идиотом, в тумане принявшим ее за волка.
С Маминой рощи начался Роман-охотник, и не было во всей округе места более близкого его охотничьему сердцу. В этих смешанных перелесках он бил вальдшнепов; совсем на краю – сидел в шалаше, слушая токующих чернышей; в глубине рощи – ходил по тетеревиным выводкам, а по первой пороше – тропил зайцев и лис. Здесь ему доводилось убивать по семь тетеревов за зорю, здесь он подстрелил огромного старого глухаря, здесь, в левом краю Маминой рощи, он учил Зою стрелять…
Он шел, вглядываясь во все знакомое и такое родное, что сердце замирало в груди и слезы подступали к глазам.
«Вот сейчас за теми кустами будут два валуна и дядя Антон скажет, что для себя места лучшего, чем это, не видит», – думал Роман, направляясь к кустам.
Следующий за ним Антон Петрович обогнул широко разросшийся куст волчьего лыка, подошел к двум наполовину ушедшим в землю валунам и, поставив ногу на один из них, произнес:
– Итак, господа хорошие, давайте становиться. Мне, признаться, это место дороже всех других, так что прошу не оспаривать. Я, с вашего позволения, здесь стану… Андрей Викторович, возьмите патроны… – Он расстегнул патронташ.
Клюгин подошел и обеими руками стал вынимать гильзы из гнезд. Красновский покрутил головой и махнул рукой в сторону двух берез, возвышающихся над мелколесьем шагах в пятидесяти:
– Я там стану.
Николай Иванович снял ружье с плеча, преломил и, достав из кармана два патрона, вложил в
