стволы.
Затем направился к зарослям орешника:
– Господа, я буду в орешнике.
– Хорошее место, – одобрительно кивнул Антон Петрович, доставая пенсне и протирая его замшевой тряпочкой.
Клюгин, рассовав патроны по карманам светло-зеленого плаща, молча двинулся прочь и вскоре исчез за молодыми деревьями.
Роману не пришлось выбирать стоянку: он, как и Антон Петрович, всегда придерживался своего любимого места, находящегося шагов на сто левее валунов.
– Ни пуха ни пера, дядюшка, – пожелал он Антону Петровичу, отправляясь.
– К черту, к черту, голубчик, – ответил дядя, заряжая своего французского двенадцатикалиберного монстра.
Пройдя по кустам, Роман подошел к своим «трем грациям» – молодым осинам, зеленым островком поднявшимся над кустами.
– Здравствуйте, милые мои, – прошептал он, становясь в образованном осинами треугольнике и трогая рукой их гладкие светлые стволы.
На одной из них еще виднелся вырезанный знак Марса – планеты, покровительствующей охотникам. Роман вырезал его двадцатилетним. За двенадцать лет знак расплылся, круг его стал овальным, а стрела больше походила на секиру. Роман откинул кожаную крышку висящего на поясе патронташа, достал два патрона и зарядил ружье. Затем, повернувшись лицом к нагромождающимся на западе оранжевым и розовым облакам, скрывающим заходящее солнце, стал ждать.
Молодой, обступивший его со всех сторон лес был прекрасен. В прохладном предвечернем воздухе перекликались птицы, а где-то неподалеку пробовал голос соловей. Роман стоял, глядя в небо, положив ружье на запястье правой руки, так что ложа оказалась под мышкой, а воронёные стволы смотрели в траву.
Было безветренно, и покой недавно пробудившейся природы заворожил Романа. Он стоял недвижно, вслушиваясь в птичьи голоса и чувствуя хорошо знакомое состояние азартной готовности, пронизавшей каждую клеточку его тела. Прошло некоторое время, и вдруг справа грянул выстрел, за ним другой.
Роман почти всегда мог каким-то высшим чувством определить по выстрелу, попал заряд в цель или нет.
Эти два были явно мимо. Наверно, это стрелял Красновский.
Все чувства и мысли Романа вмиг ушли куда-то, остались только зрение и слух. Замерев, он ждал.
Прошло еще минут десять.
Вдруг впереди послышался слабый, ритмично повторяющийся звук. Затаив дыхание, Роман поднял ружье. Звук приближался, рос и вскоре превратился в повторяющееся «хор», «хор», «хор».
А через мгновенье слева из-за макушек молодых берез вылетел вальдшнеп. Казалось, что он стремительно и в то же время плавно скользит по невидимой струне, ритмично, но не резко взмахивая остроконечными крыльями. Роман вскинул ружье и, нажимая спуск, понял, что промахнется. Раздался выстрел, вальдшнеп зигзагом метнулся вбок и скрылся, испуганно цвиркая.
– Вот и первый блин! – улыбаясь, шепнул Роман, преломил ружье и, вытянув дымящуюся гильзу, бросил в траву. Но не успел он до конца всунуть новый патрон в казенник, как снова послышалось нарастающее «хор, хор» и теперь уже справа вылетели одна за другой две острокрылые птицы.
Захлопнув ружейный замок и выцелив первую, Роман выстрелил быстрым дуплетом, и сбитый вальдшнеп, сложившись комком, упал в кусты.
Роман быстрым шагом прошел к месту падения и после недолгих поисков увидел лежащего в траве вальдшнепа. Теперь он казался совсем маленьким, и это знакомое несоответствие между налетающей острокрылой тенью и пестрым комочком живо всплыло в памяти. Он поднял мягкую теплую птицу, подержал на ладони, разглядывая ее красивое оперение, переливающееся коричневыми, зелеными и серыми оттенками. Круглые глазки вальдшнепа были полны влаги. На длинном тонком клюве виднелась кровь. Роман положил его в ягдташ и вернулся к «трем грациям».
Известную охотничью поговорку «Стрелять легче, когда в ягдташе тяжелее» он понимал буквально и поэтому, как правило, после первой убитой птицы стрелять ему становилось и впрямь как-то легче: в осанке, в движениях, в выборе цели и в самой стрельбе появлялась вдруг та самая свобода, позволявшая стрелять почти без промаха.
Вложив в пахнущие пороховой гарью стволы две латунные гильзы, снаряженные день назад пристрастными руками Антона Петровича, Роман захлопнул замки. Вскоре показался вальдшнеп. Роман сбил его первым выстрелом, а через минуту сбил и другого, налетевшего сбоку.
Охота была в полном разгаре.
То тут, то там гремели выстрелы стоящих в засаде охотников, эхо подхватывалось, неслось в рощу, а там раскатистые звуки повторялись на разные лады. Пороховой дым стелился по траве, зависая на тронутых вечерней росой кустах. Солнце зашло, спустились сумерки. В это время стремительно налетающие вальдшнепы казались Роману потусторонними существами, призраками, со странными похрипываниями скользящими над землей. В этих негромких «хор, хор» было что-то завораживающе-колдовское, несущее в себе непостижимый тайный смысл и равнодушие ко всему земному.
Стоя возле трех осинок, Роман следил за полетом птиц и стрелял только по близлетящим. Иногда на него с цвирканьем налетали мечущиеся вальдшнепы, мгновенье назад попавшие под чей-то неточный выстрел, – таких он всегда пропускал.
Сумерки быстро густели. Небо потемнело, на нем проступили звезды, кусты и деревья слиплись в темно-зеленые формы, от них веяло прохладой. Несмотря на непрекращающийся пролет вальдшнепов, выстрелы звучали все реже. Постояв еще некоторое время и пропустив без выстрела трех птиц, мелькнувших темно-серыми молниями, Роман повесил ружье на плечо.
