– А что же?
– Дельце в том, что то четвероногое, коего вы изволили убить…
– А откуда вам известно, что я его действительно убил?
– Как откуда? Он же, голубчик, давно ободран и в виде шкуры покоится на пялках – там, у сарая.
– А как он попал сюда?
– Куницын вчера вечером взял собаку и поехал на то место, где вас нашли. Она пошла по следу. Нашла и волка, и вашу шляпу. И даже кузовок с грибами. И лосенка дохлого.
– Вот оно что! – радостно удивился Роман и тут же пробормотал: – Постойте… а отчего же Татьяна Александровна спрашивала меня только что, убил ли я волка?
Клюгин равнодушно пожал плечами:
– Ну, кто ж ее знает. По-моему, эта девица немного того… Все какими-то притчами изъясняется. А впрочем, кто по молодости не мудрил? Я вон в лаптях на лекции ходил, читал Григория Сковороду… А недельку вам полежать все-таки придется.
– Почему?
– Да потому что у этой канальи волка между зубами черт знает что. Гнилое мясо в натуральном виде. Раны я обработал как полагается, перевязку сменил теперь же. Но заражение крови – это заражение крови. Вам-то еще пожить хочется. А?
– Хочется! – засмеялся Роман.
– Ну и лежите тихо, – сухо проговорил Клюгин. – Вы теперь герой, Георгий Победоносец. Когда встанете, как раз слух о вас уже пройдет по всей Руси великой. По всему болоту все заквакают: слава Воспенникову – победителю!
– Вы Андрей Викторович, неизменны, – Роман откинулся на подушку. – Угостите папиросой.
– Bitte.
Клюгин достал папиросы, и они закурили.
– Скажите, какого черта вас понесло на этого зверя? – спросил Клюгин, доставая из саквояжа бинты, вату, склянку с мазью и ножницы.
– Он так отвратительно жрал лосенка, что я не выдержал.
– И бросились с ножом?
– И бросился с ножом.
– Удивительно, как он вас не загрыз.
– Я сам до сих пор не верю, что я убил его, а не наоборот.
– М-да… любопытно. Для нашей вялотекущей жизни это прямо подвиг… ну-ка, дайте руку.
Роман протянул Клюгину руку, и фельдшер стал развязывать повязку на локте.
– М-да! – усмехнулся Клюгин. – Значит, вот вам как все небезразлично.
– Не знаю, – пожал свободным плечом Роман. – Просто жалко было слабого. А волк так омерзительно жрал. Этот хруст… До сих пор в ушах стоит.
– Да я бы, если б даже ребенка он жрал, еще живого, и то б не вмешался. Одним мучеником меньше – и все тут.
– Уж вы-то конечно не вмешались бы, – пробормотал Роман, чувствуя знакомую брезгливость к Клюгину.
– Ну, правда, посудите сами, один жрет другого, так что ж с того? Волку надобно жрать кого-то. Он же не корова. Вы не набросились бы на корову, когда она жрала траву. А чем этот паршивый лосенок лучше? Или что, в вас эстетика, так сказать, восстала?
– Скорее этика, чем эстетика.
– Да какая к черту этика, это же четвероногие! – засмеялся Клюгин, ловкими, привычными движениями сматывая бинт. – Один жрет другого, потом сам дохнет, удобряет землю, из нее растет трава, которую, в свою очередь, жрет новый лосенок. Паскудный круговорот жизни. И нечего вмешиваться в него. Другое дело – инстинкт убийцы. Это ясно. Увидели дичь – погнались, убили. Это нормально, хотя тоже скучно. Но зачем объяснять это какой-то этикой, каким-то человеческим отношением? Сказали бы еще, что вам по- христиански стало жалко этого лосенка.
– А я именно это и хотел сказать. В каждом из нас живет автономная мораль, в каждом есть добродетель. И сострадание есть в каждом. Оно может проявляться как угодно и вкладываться в разные, казалось бы пустяковые, вещи. Макарий Египетский, к примеру, пожалел однажды попавшую в паучью сеть бабочку. Это показалось ему торжеством греха над добродетелью. И он ее освободил. Конечно, если бы погибла бабочка, ничего бы не произошло, никакой трагедии. Но он проявил себя как homo sapiens. Как человек с автономной моралью. Называйте это христианством, буддизмом или просто добротой, как угодно. Во мне откликнулся мой нравственный закон, то есть – моя воля. Она и толкнула меня вперед… ух как больно, – Роман поморщился, так как Клюгин в этот момент не очень милосердно отодрал присохший к ране бинт.
– Автономная мораль… добродетель… – морщась, Клюгин бросил старый, меченный кровью бинт на пол. – Да откуда вы точно знаете, что она обязательно в нас? Что доказывает это? То, что люди стараются до поры не убивать друг друга? Поверьте мне, милейший, объявите завтра о роспуске всех правительств, государственных учреждений, армий, об отмене всех законов – реки крови затопят землю. Потечет, потечет кровушка, и утонут в ней эти ваши «автономия морали», «добродетель», этические категории. Все утонет. Все.
