– Прощайте, голубушка, Татьяна Александровна! – крикнула Лидия Константиновна, махая рукой Татьяне, так и стоящей у обвитого плющом столбика крыльца.
Антон Петрович приподнял с головы белую фетровую шляпу и летним зонтиком тетушки слегка толкнул Савву в плечо. Старик, засмотревшийся на пасущуюся неподалеку стреноженную кобылу лесничего, хлестнул кнутиком Кострому, и коляска резво покатилась.
Полуобернувшись, Роман ничего не видел, кроме стройной фигуры в сером платье. Коляска катилась, дядюшка и тетушка что-то говорили ему, а он все смотрел и смотрел на уменьшающуюся Таню, неподвижную, словно фарфоровая статуэтка. Но – вдруг статуэтка ожила и медленно пошла влево от крыльца.
– Ромушка, как твоя рука, скажи мне правду, – умоляюще склонилась к нему Лидия Константиновна.
Между тем дорога резко вильнула в лес, и Таня пропала за густой, яркой стеной зелени.
Роман повернул лицо к чете своих родственников и, пожалуй, впервые за все времена они вдруг показались ему скучными.
– Что же ты молчишь? – тетушкина рука коснулась его плеча.
– Что? – вопросительно посмотрел на нее Роман.
– Я спрашиваю, как твоя рука?
– Прекрасно, – усмехнулся он. – Теперь все прекрасно.
– Как прекрасно? Наверняка ведь болит. Ты придерживай ее другой рукой…
– А что же ты, братец, на свой трофей не посмотрел? – спросил Антон Петрович, расстегивая ворот своей косоворотки. – Он же на дворе у них распятый висел, сходил бы!
– Что? Кто распятый? – бормотал Роман, бесцельно обшаривая глазами лес.
– Да волчище! Волчище твой у них на пялице во дворе, здоровенный, как прямо медведь! Надо было б посмотреть!
– Антоша, ну что ты с этим волком, будь он неладен! Рома, Клюгин тебя перевязал хорошо? Теперь я сама тебе буду перевязки делать, у меня это лучше получается. Не трясет руку? Савва! Что ты гонишь так, езжай потише!
– А и потишай можно! – замотал головой старик, подтягивая вожжи. – Пр, пр, пр! Охолони-ко!
Кострома побежала медленней.
Антон Петрович во все глаза смотрел на племянника, массивное лицо его источало азарт и чисто охотничье возбуждение.
– Рома, голубчик, ну теперь ты расскажи, расскажи поподробней, как все было! – с нетерпением попросил он.
– Ведь это ж как подумать – волка голыми руками задушить! Эвон, это ж как так можно! – обернулся к ним Савва.
– Погоди, старик, – махнул на него рукой Антон Петрович. – Рома, не томи, голубчик, рассказывай!
– Что же мне рассказывать? – рассеянно усмехнулся Роман.
– Расскажи с того момента, как мы тогда разошлись, прямо с этого!
Роман вздохнул и стал рассказывать.
Он говорил спокойно, даже несколько равнодушно, словно речь шла о чем-то обычном, не интересном, а главное – давно миновавшем. Поглядывая по сторонам и в порядке вежливости останавливая взгляд на лицах своих слушателей, он подробно пересказал все случившееся с ним, не реагируя на возгласы испуга или удивления, то и дело раздававшиеся в коляске. Он рассказывал так, будто все это невероятное происшествие случилось вовсе не с ним, даже – не с его близким знакомым, а с каким-то далеким, совершенно чужим человеком, которого он ни разу в жизни не встретил, но историю убийства этим человеком волка слышал, и вот теперь пересказывает ее своим родственникам, причем далеко не в первый раз. Слушатели же, напротив, так были захвачены рассказом, что вовсе не заметили этого странного состояния Романа, они ахали, охали на все лады, перебивали вопросами, требовали подробностей и, главное, давали советы, причем иногда с такой страстью и настойчивостью, словно вся история происходила сейчас, у них на глазах.
– Надо было б ружье взять, Ромушка, милый мой! Зачем же ножом, Господи! Посмотрел бы, да и пошел прочь. Обошел бы роковое место! – закрывала лицо руками тетушка.
– Куртку, куртку на левую руку навернул и ему в пасть, а сам в брюхо ножом! В брюхо – ножом! – гремел на весь лес раскрасневшийся Антон Петрович.
– Как же так, Царица Небесная! Это ж страсти-то лютыя – с волком бороться! Я и собаку-то, чай, за полверсты обойду, помилуй нас, грешных! – болезненно бормотал Савва, непрерывно качая головой.
Романа несколько раздражали их возгласы, но он, не реагируя и не вступая с ними в обсуждения, все рассказывал и рассказывал, пока не дошел до момента своего плутания по лесу. Полагая, что кульминация повествования позади, он с некоторым облегчением поведал, как заплутал, хоть и шел, по своему убеждению, верно, и как попал в незнакомый ельник. Но для слушателей кульминацией, как ни странно, явилось именно это. Когда все трое услыхали, что Роман, двигаясь из усохинского березняка, заблудился в поисках Желудевой Пади, – негодующие крики, причитания и стоны разнеслись по лесу.
– Господи, Ромушка, я бы шла влево, влево, там и конец березняку! Ой, ты же мог погибнуть, умереть без помощи!
– Зачем, зачем же ты вправо двинул так?! Это же ясно как солнце: вот Бабий луг, вот березняк, вот налево подлесье, а там Желудевая Падь, Косик и Гнилая канава! Налево пошел, десять минут ходу, – и подлесье! Боже мой, Рома! Ты же наши места должен лучше меня знать, как же тебя понесло к Бучинской?!
