ей теперь то время солнечным, а Николай во сне всегда улыбается. Он инженером в колхозе работал, а она устроилась в фельдшерский пункт. Ближайшая больница только в райцентре. Вот тогда-то и довелось в каждом доме побывать. Хоть день, хоть ночь – Петровна, беги. Вот где практика! Чего только не пришлось попробовать! И роды принимала, и кровотечения останавливала, и с белой горячкой дело имела, и с поножовщиной. А уж гнойных ран, которые она любила изучать в институте, повидала! Пришлось вылечить не один десяток. Почитай, все село стало ее пациентами. Ее фельдшерский пункт никогда не пустовал. Пока его не закрыли. Районное начальство объявило, что нет средств на содержание малых фельдшерских пунктов. Полина была обескуражена. Где работать? В городе можно побегать, работу поискать. А в селе?
Работа сама нашла ее. Руководительница драмкружка ушла на пенсию и предложила на свое место бывшую воспитанницу. Так Полина оказалась в клубе. Новая работа тоже не давала сидеть на месте. Сегодня, например, ей предстояло побывать в трех домах и посещения эти уложить между дойками Милки. А доила она свою корову каждые два часа – раздаивала. Молока Милка давала немало, вот только вымя от дойки до дойки успевало загрубеть. Возни с ним много, руки после дойки болят. Иногда час под коровой просидишь, прежде чем выдоишь.
Закончив с дойкой, Полина побежала к Никитиным. С тех пор как они открыли маслобойку, ни разу у них не была, не довелось. Вошла во двор и ахнула – до чего толково все устроено! Двор заасфальтирован, новый сарай сбоку, как продолжение двора. Чистота кругом, только по шуму Полина определила, что в сарае работает агрегат. Заглянула – вдоль стены стоят чистенькие жестяные и пластмассовые бачки, до краев полные масла. Володька с отцом вытряхивали семечки на пресс. Перекрикивая машину, Полина похвалила устройство, поинтересовалась, как работает. Сразу подосадовала в душе, что не вовремя пришла, приходится отрывать людей от дела. Не согласится Володька! Когда у молодого хозяина освободилась минутка, он подошел к Полине, и она, не слишком надеясь на успех, стала излагать свою просьбу. Володька не пришел в восторг от предложения сыграть в спектакле. Полина лихорадочно прикидывала, как долго придется его уговаривать и какие именно аргументы выдвинуть.
– Ну не хватает хороших мужчин, – призналась Полина, доставая из сумки список своих артистов. – Вот понадеялись на Лешу Величко, а он запил!
– Беда, – согласился Володька, через плечо Полины заглядывая в список действующих лиц и исполнителей. – Когда репетиция? – поинтересовался он, глазами пробежав его до конца.
– В среду…
Полина боялась поверить удаче. Она во все глаза смотрела на Володьку.
– Придешь, Володя?
– Ну а как же? – с непонятными искорками в глазах ответил он. – Прийти-то я приду, только получится ли у меня?
– Еще как получится! – обрадовалась Полина.
К дому Капустиных она уже летела окрыленная. Верила – если первое задуманное дело сладилось без помех, так же удачно будет и с остальными. В сенях ее встретил Генка с охапкой дров.
– Вы к Капустиным?
Генка не мог без шуток, Полина его выучила.
– К ним, – согласилась она, обметая с валенок снег.
Генка в это время начал рассказывать ей свежий анекдот:
– Почтальон приходит, спрашивает: «Иванова здесь живет?» – «Нет, она переехала». Почтальон с ужасом: «Кого?»
– Мать дома? – посмеявшись вместе с Генкой, поинтересовалась Полина.
– Дома, где ж ей быть? Подушки сочиняет.
Мать Генки, Дарья Капустина, была рукодельница. Она постоянно что-нибудь «сочиняла». То занавески на окна, то затейливый фартук, то новые чехлы на кресла. Дарья, хоть и была поварихой, всю свою сознательную жизнь проработала в колхозной столовой, имела хобби – любила шить. Сейчас она сидела у швейной машины в ворохе лоскутов, шила диванные подушки. Несколько подушек уже красовались на пестром покрывале. Дарья Капустина дружила с Любавой, и хотя имела взрослого сына и была значительно старше Полины, они были на ты и общались с удовольствием.
– Она опять что-то мастерит! – всплеснула Полина, едва поздоровавшись.
– А чё мне… – небрежно отозвалась Дарья.
Дарья Капустина была бессменной портнихой любительского театра, обшивала все спектакли, но каждый раз ее приходилось подолгу умасливать и уговаривать. Поэтому Полина начала с похвал диванным подушкам, которые без устали строчила Генкина мать. Наволочки Дарья комбинировала из всяких-разных лоскуточков, получались они пестрые, как лоскутное одеяло.
– Да так, ерундой занялась, – скромно обронила Дарья и кивнула на свободное кресло: – Садись. Твоя, говорят, отелилась. Телок?
– Телок.
– Хорошо. Коли телок – раздой будет хороший, молока много…
Поговорили о корове, теленке, кормах.
– Я ведь к тебе с делом, – наконец начала свое вступление Полина.
– Я уж поняла, – нарочно хмурясь, обронила Дарья и перекусила нитку. – Опять выступать собираетесь? Мой артист говорил…
– Ну да. Нам район деньги на костюмы выделил. Я – сразу к тебе.
– Не сидится вам… У меня заказов полно. Не знаю, как успею. Наверное, в этот раз – без меня.
– Дашенька! Ты так шьешь! У тебя руки золотые… – принялась петь Полина, перекладывая подушки. – И фантазии у тебя, Даш, хоть отбавляй. Никто так не сможет!
– Ну уж…
– Точно тебе говорю. К нам из театра художница приезжала, эскизы показывала. Наши все за тебя проголосовали. Клавдия Семеновна так и сказала: у нас Дарья Капустина лучше шьет!
Дарья не смутилась, в лице не дрогнул ни один мускул. От похвал она принимала важный вид, надувалась. Ее и без того округлая фигура становилась еще шире, грудь расправлялась. О себе она могла слушать долго, не перебивая. Полина не скупилась на комплименты.
– Да дел-то полно. Не вовремя вы спектакль-то затеяли. У нас ведь тоже корова вот-вот отелится. Когда шить-то?
– У тебя Гена помощник. Парень – молодец, не пьет…
– Пока не пьет, – согласилась Дарья. – Но если вовремя не женится – запьет. Женить его надо, Полина.
– Надо, – согласилась Полина.
Генка Капустин ей нравился – общительный, добрый. Был у него один недостаток – отсутствие какой бы то ни было внешней привлекательности. Генка Капустин был высок, но сутул, и эта сутулость портила общий вид. Лицо же его словно постаралось собрать на себе все несуразности: под рыжей шевелюрой светились маленькие непонятного цвета глазки, длинный нос в середине делал некоторое закругление и словно смотрел в сторону. «Красоту» эту завершали непомерно большие, пухлые, как у ребенка, губы. Все эти черты, собранные на одном лице, делали его настолько несуразным, что никто из деревенских девчат не решался посмотреть на Генку с практической стороны, не говоря уж о разведке его душевных качеств. А качества эти, Полина знала, изобиловали за внешне некрасивой оболочкой. Генка был отзывчив и жертвенно добр. В любой компании он из кожи лез, стремясь всех развеселить, и ему это почти всегда удавалось. Девушки беззастенчиво пользовались Генкиной добротой, смеялись его шуткам, пили его пиво и ели конфеты, но гулять шли с другими. И замуж выходили за других. Полина отлично понимала тревогу и заботу Дарьи Капустиной.
– Надо, Даш. У нас в клубе он на виду, мы ему роль дали. Сейчас весна, время такое, может, с кем и закрутит любовь?
– Да уж хоть бы! – горячо отозвалась Дарья. – Ведь он у меня золото! Что скажешь ему, то и делает! А иной раз и говорить не надо, сам видит дела-то! Боюсь, запьет, как все мужики в деревне. Ведь что здесь делать неженатому? Работать – ничего не наработаешь. Посмотришь кругом – спивается молодежь.
– Спивается, – согласилась Полина. – На танцах дети пьяные, Даш. Что уж говорить о молодежи…
