– Что ли свет включить? – с сомнением спросил Берестин.
– Не стоит, так лучше, – отозвался Рычагов. – Приятно, лес за окнами, солнце вот… А я два месяца вообще дневного света не видел.
– Что, даже на допросы не водили? – тоном знатока спросил Андрей.
– Днем не водили. Все по ночам. А окно в камере синей краской замазано. И после шести утра спать нельзя, а приводили с допросов в полшестого. Только зарядка и выручала. Я, когда в Китае был, научился. Почти без внешних движений, а все мышцы разминает, как хороший татарин в Сандунах.
– Слушай, давай не будем про это: и я в тюрьме был три месяца, да в Особлаге три года. Так и будем друг друга развлекать?
– Вы правы, не будем. Давайте о приятном… – Рычагов едва заметно улыбнулся, будто представил что- то приятное. Впрочем, после встречи с женой он сильно изменился и опять стал похож на того Пашу, которым был в свои недавние лейтенантские и полковничьи годы.
На вагонном столике громоздилась исконная русская дорожная пища: жареная курица (Лена постаралась, Берестин как увидел эту курицу, так прямо изумился), баночка паюсной икры, твердокопченая колбаса и купленные на придорожных базарчиках отварная картошка, соленые огурцы, розовое сало. И то, что к такой закуске полагается, тоже имелось. Наливали они понемногу, отпивали по глотку, чтобы растянуть удовольствие и возможность неформального общения. Но больше половины бутылки «Московской» уже одолели.
– Я, товарищ командующий, вот о чем думаю… Я с ним последний год очень часто встречался, видел, что он старается сделать все возможное, чтобы подготовиться к войне. Но в то же время войну он себе представлял совершенно не так. Будто она должна вестись не с настоящим противником, а с таким… Воображаемым. Который будет делать только то и тогда, что нам нужно. Ни Халхин-Гол, ни финская на него никак не повлияли. Отчего он и на Жукова так взъярился, когда тот Павлова раздолбал… Хотя сразу после игры Павлова немедленно снимать надо было! Ему не фронтом, ему полком только-только командовать, на расстоянии прямой видимости… Я погорел как раз за то, что пытался принимать немцев всерьез. Не зря Берия говорил, что Сталина больше всего возмутили мои слова насчет того, что «мессершмитты» лучше «ишаков»… А сейчас товарища Сталина будто подменили. Неужели понял?.. – и опять Рычагов непроизвольно оглянулся, не стоит ли за спиной кто.
Берестин коротко хмыкнул. Рычагов поднял на него глаза, но ничего не спросил. Продолжал свое.
– И мне приказано сейчас делать то, что я безуспешно пытался делать тогда, когда это было гораздо более возможно…
– Я советую тебе, Павел Васильевич, в такие дебри не лезть. Считай, что не зря доказывал свое, кое- что и запомнилось. Товарищ Сталин слишком долго слушал Берию и Ворошилова с Буденным, а они умели говорить то, что ему хотелось слышать. Кавалеристы! – Это прозвучало как грубое ругательство. – Теперь, похоже, он решил жить своим умом. Ну и слава богу. Но мы с тобой исполнители, вот и давай порассуждаем, что еще можно успеть, исходя из реальности. Что ты предлагаешь сделать в первую очередь?
Рычагов долго молчал, жевал мундштук папиросы. Видно было, что ему не хотелось отвечать. Но все же он решился.
– Я, Сергей Петрович, вот что скажу. Завоевать превосходство в воздухе мы сейчас не в силах. Немцы сильнее нас качественно. Но я с ними воевал в Испании. Грамотные летчики. Техника пилотирования хорошая и даже отличная у многих. Но умирать они не любят.
– Я, кстати, тоже не люблю, – вставил Берестин.
– Тут другой момент. Немец вообще, если учесть явный шанс гробануться, в бой предпочитает не ввязываться. Если зажмешь – да, дерется, но как только сможет – из боя выскочит. Поэтому мы втроем с Серовым и Полыниным нападали на десять-пятнадцать немцев из «Кондора» и били их, как собак. Они чувствуют, что я на таран пойду, но не отступлю, и начинают не столько драться, как друг за друга прятаться, а если ведущего завалишь, остальные сразу врассыпную. Этим мы и держались три года.
– Так какой из твоих слов вывод?
– Самое главное – чтобы они нас врасплох не застали.
– События будут развиваться примерно так. Одним не слишком приятным летним утром, на самом рассвете, немцы поднимут всю свою авиацию и ударят. По тем самым бериевским аэродромам, где полки стоят крыло к крылу – без маскировки, без зенитного прикрытия, а то и без патронов. Летчики – кто спит, а кто с барышнями догуливает. И через час от всей твоей авиации останется… Ну, сам придумай, что. Какой- нибудь генерал Захаров или полковник Копец на верном «ишаке» собьет штук пять «юнкерсов» или «мессеров», его потом тоже приложат, и останется генерал Рычагов при полсотне самолетов против всего люфтваффе. И что ему делать? Стреляться от невыносимого отчаяния или гнать «ТБ-3» днем без прикрытия, чтоб хоть как-то помочь избиваемой пехоте? Похоже я излагаю?
– Товарищ командующий! – почти со стоном выкрикнул Рычагов. – Почти то же самое я доказывал до последней минуты, даже там, на Лубянке… Или здесь самая настоящая измена, или настолько беспросветная глупость, что представить невозможно! А мне говорят: «Ты паникер и провокатор». Я боюсь об этом говорить, но мне все время кажется, что враги не мы с вами и подобные нам, а совсем другие люди. Которые притворяются коммунистами, но думают только об одном – о своих чинах, о благе, о том, чтобы, упаси бог, не ошибиться, угадать мнение…
– И у них не хватит ума даже на то, чтобы понять: успокоительные цифры, громкие слова и красивые сводки не спасут даже их самих, когда придет время, не говоря о миллионах других, – продолжил Берестин. – Ты так хотел сказать?
– Да, товарищ командарм.
– Как видишь, кое-что меняется. С этими «товарищами» мы очень скоро разберемся – придет час, а пока надо исправлять то, что можно исправить. Права у нас с тобой неограниченные, и надо их на всю катушку использовать. Чтобы наша с тобой картинка будущего только гипотезой осталась, ты, генерал Рычагов, с завтрашнего дня облетишь и объедешь весь округ, лично подберешь два десятка подходящих для полевых аэродромов площадок, в полной тайне завезешь туда все необходимое, и в час икс перекинешь на эти аэродромы всю свою авиацию. Еще ты разведаешь на немецкой стороне все их аэродромы, составишь схемы и графики прикрытия войск округа и воздействия по тылам противника, создашь службу наблюдения и оповещения, чтобы через минуту после пересечения их самолетами границы все твои истребители были в воздухе и перехватили цель, а через двадцать минут бомбардировщики уже бомбили немецкие аэродромы. И чтоб в каждой дивизии были твои представители для наведения авиации с земли,
