– Вроде бы никого, – ответил хьорт. – Был Шанамир, но ушел дальше. Как вижу, ты не утратил своего умения жонглировать, Милорд. Кто твой партнер?
– Человек из Пилиплока. Быстрые руки.
– И язык тоже?
Валентин нахмурился.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты говорил ему что-нибудь о своем прошлом или о будущем, Милорд?
– Конечно нет! – Валентин уставился на хьорта. – Нет, Виноркис! Как могут быть шпионы Короналя на Острове Леди?
– А почему нет? Разве так трудно сюда проникнуть?
– Но почему ты подозреваешь…
– Прошлой ночью, после того, как я мельком увидел тебя на поле, я пришел сюда и поспрашивал о тебе. Один из тех, с кем я разговаривал, был твой новый друг, Милорд. Я спросил его, знает ли он тебя, и он тут же начал допрашивать меня: друзья ли мы с тобой, знал ли я тебя в Пидруде, почему мы пришли на Остров и так далее. Я не люблю, Милорд, когда чужаки задают вопросы, особенно здесь, где учат держаться в стороне от других.
– Может, ты излишне подозрителен, Виноркис?
– Может быть. Но в любом случае остерегайся, Милорд.
– Я так и делаю. Он не узнал от меня ничего, кроме того, что уже знал, а именно – о жонглировании.
– Может, он уже слишком много знает о тебе, – угрюмо сказал хьорт. Но мы последим за ним, пока он следит за тобой.
Известие, что даже здесь он, возможно, находится под наблюдением, расстроило Валентина. Здесь же святилище! Ах, если бы рядом были Слит и Делиамбер! Шпион ведь может стать и убийцей, когда Валентин подойдет ближе к Леди и таким образом окажется угрозой для узурпатора.
Но Валентину казалось, что он так и не подойдет ближе к Леди. Прошла еще неделя по установленному порядку. Затем когда он уже готов был уверовать, что останется на Террасе Начала до конца своих дней и что в общем-то это не так и важно, его вызвали с поля и сказали, чтобы он приготовился на Террасу Зеркал.
9
Третья терраса была головокружительно прекрасна. Блеск ее напомнил Валентину Долорн. Она прислонилась к основанию Второго Утеса, Неприступной вертикальной казавшейся абсолютным барьером против проникновения внутрь, а когда солнце освещало западную сторону утеса, отраженный свет слепил глаза и захватывал дух.
И там были зеркала – громадные, грубо вырезанные плиты полированного черного камня, воткнутые краем в грунт вокруг террасы. Они сияли внутренним светом. Валентин в первый раз критически взглянул на себя, ища перемен, произведенных путешествий, какую-нибудь затуманенность того теплового излучения, которое исходило от него, начиная с Пидруда, следы усталости или потрясений. Но ничего такого он не увидел: знакомый золотоволосый улыбающийся мужчина. И он приветственно махнул своему отражению и дружески подмигнул ему. А через неделю вообще перестал замечать его. Если бы ему приказали не обращать внимания на зеркала, он, вероятно, жил бы в постоянном напряжении, невольно бросая на них взгляды и тут же отводя его, но никто не сказал ему, для какой цели здесь зеркала и как он должен относиться к ним, поэтому он вскоре просто забыл о них. Зеркала, как он понял много позже были ключом к движению вперед на Острове: эволюция духа изнутри, растущая способность отличать и отбрасывать ненужное.
Здесь он был совсем одинок: ни Шанамира, ни Виноркиса, ни Фарсела. Валентин внимательно пригляделся к чернобородому если бы тот и в самом деле был шпионом, он, без сомнения, нашел бы возможность следовать за Валентином с террасы на террасу. Но здесь он не появился.
Валентин пробыл на террасе Зеркал одиннадцать дней и отправился дальше с пятью другими новичками на плавающих санях к краю Второго Утеса на Террасу Посвящения.
Отсюда открывался великолепный вид на первые три террасы, находившиеся далеко внизу. От Террасы Оценки видна была лишь узкая розовая линия на фоне темной зелени леса, но большая Терраса Начала величественно развертывалась на середине нижнего плато, а Терраса Зеркал прямо внизу сверкала, как миллион ярких погребальных костров, в полуденном свете.
Теперь ему уже стало безразлично, насколько быстро он сможет продвигаться. Время утратило свое значение. Он полностью вошел в здешний ритм. Он работал на полях; слушал неторопливые лекции духовного обучения; он проводил много времени в темном каменном здании – месте поклонения Леди – и спрашивал, будет ли ему дарован ответ. Иногда он вспоминал, что намеревался быстро пройти к сердцу Острова и к женщине, что живет там, но теперь это имело для него мало значения. Он становился истинным пилигримом.
За Террасой Посвящения находилась Терраса Цветов, за ней – Терраса Преданности, а затем Терраса Окружения. Все они были на Втором Утесе, так же, как и Терраса Восхождения – последняя ступень, с которой поднимались на плато, где жила Леди. Каждая из террас, как начал понимать Валентин, полностью окружала Остров, так что на них в любое время мог находиться миллион почитателей, если не больше, но каждый пилигрим знал только крошечный участок целого, пока шел к центру. Сколько трудов было положено, чтобы выстроить все это! Сколько жизней было отдано целиком на служение Леди! И каждый паломник шел в сфере молчания: здесь не заводили дружеских отношений, не обменивались откровениями, не обнимались любовники. Фарсел был единственным исключением из этого правила. Вообще это место существовало как бы вне времени и в стороне от обычных ритуалов жизни.
В этой средней зоне Острова было меньше акцента за обучения, а больше на тяжелую работу. Валентин знал, что, достигнув Третьего Утеса, он присоединится к тем, кто фактически несет по всему миру работу Леди. Теперь он понимал, что большая часть посланий излучает не сама Леди, а миллионы ее передовых служителей Третьего Утеса, чьи мозг и дух наполнены благоволением Леди. Но отнюдь не все достигают Третьего Утеса: очень многие старые служители десятилетиями остаются на Втором Утесе, выполняя административную работу, не надеясь и не желая продвигаться к более тяжелой ответственности внутренней зоны.
В третью неделю на Террасе Посвящения Валентину было дано познать настоящий, безошибочный сон-вызов.
Он видел, что идет по опаленной пурпурной равнине, которая так затемняла его сон в Пидруде. Солнце висело низко над горизонтом, небо было тяжелое и унылое, вдали виднелись две широкие горы, поднимавшиеся, как гигантские кулаки. В усыпанной камнями долине между горами виднелся последний красный отблеск солнца, необычный, масляный, зловещий свет. Из этой странно освещенной долины дул холодный сухой ветер и нес с собой вздыхающие, поющие звуки, мягкую, меланхолическую мелодию. Валентин шел и шел, но горы не становились ближе, пески пустыни тянулись бесконечно, а он все шел, чтобы не угасла последняя искра света. Силы его слабели. Угрожающие миражи танцевали перед ним. Он видел Симонана Барджазеда, Короля Снов, и его трех сыновей. Он видел призрачного дряхлого Понтификса, хохочущего на своем подземном троне. Он видел чудовищ, медленно ползавших по дюнам, и морды массивных дукмаров, высунувшиеся из песка и нюхающие воздух в поисках добычи. Кто-то шипел, звякал, шептал, насекомые собирались в мерзкие тучи; начался дождь из сухого песка, забивавший глаза и ноздри. Валентин устал и готов был остановиться и упасть и лежать, пока песчаные дюны не закроют его и только одно тянуло его вперед: в долине ходила женщина, Леди, его мать, и он стремился вперед, как только увидел ее. Он ощущал тепло ее присутствия, притяжение ее любви. «Иди, – шептала она, – иди ко мне, Валентин!» Ее руки тянулись к нему через пустыню. Плечи его согнулись, ноги подкашивались, он не мог идти, но знал, что должен. «Леди, – шептал он, – я не могу больше. Я должен отдохнуть, уснуть!» Свет между горами стал теплее и ярче. «Валентин, – звала она, – Валентин, сын мой!» Он с трудом удерживался,
