Скоро идти напрямую стало невозможно. Отыскивая проход, приходилось петлять. Время между тем шло, пора было подумать и о сносном пристанище для ночлега. Остаться ночью в самой гуще заросшего лианами леса — перспектива не из приятных.
Наконец выбрались на поляну и с облегчением увидели на другом ее конце одинокую хижину.
— Тут и заночуем. Не правда ли, Пири?
— Да, бвана,— усиленно закивал он головой,— Где-то поблизости должна быть деревня.
Африканцы тут же принялись строить свои однобокие шалаши, полагая, что стеснят нас, если останутся с нами под одной крышей.
Мы с Аликом в поисках входа обошли хижину кругом, отодвинули какое-то деревянное чудище — нечто среднее между крокодилом и львом, но никакого отверстия не обнаружили. Наконец обратились за помощью к Пири. Тот вытащил в одном месте из стенки пару кольев и объяснил, что балунда — в отличие от баротсе — не оставляют вход свободным, а маскируют его.
...Мы укладывали наши мягкие пожитки на твердые камышовые циновки, когда снаружи встревоженным голосом нас позвал Мусука.
Выбравшись из жилища, мы увидели, что все шестеро африканцев, бросив недостроенные шалаши, жмутся к хижине и с тревогой глядят в сторону леса. Там, в шагах тридцати от нас, в зарослях, мы рассмотрели чернокожие фигуры, потрясавшие копьями. Воинственные возгласы незнакомцев не оставляли сомнения в их враждебности. Впрочем, заметив двух белых, они поутихли: гневное возбуждение сменилось любопытством.
— В чем дело,— спросил я Мусуку, — вы спрашивали, чего они хотят?
— Они налетели со всех сторон и стали кричать, что убьют нас...
Пока мы тихонько переговаривались, наши противники вновь подняли копья, выкрикивая угрозы в наш адрес. Их было не менее двух десятков. Единственное оружие — мое ружье — осталось в хижине...
В этот критический момент молодцом показал себя Алик. Он спокойно вышел вперед, потер себе лоб и плечи, протянул руки — ладонями вверх — навстречу скрывавшимся в лесу людям:
— Мы пришли к вам с миром!— Это сказано было спокойно, с достоинством.
Незнакомцы, видимо, удивившись белому, говорившему на понятном им языке, молчали. Потом один из них сделал шаг вперед:
— Кто ваш вождь?
Алик повернулся ко мне:
— Они спрашивают вождя. Поприветствуйте их.
Я, как подобает важному лицу, не торопясь выступил вперед, похлопал в ладоши и торжественно провозгласил по-русски:
— Приветствуем вас и желаем вам мира, друзья!
Мои слова внимательно выслушали. Алик перевел.
— Кто вы, почему заняли хижину без нашего разрешения? — последовал вопрос.
Вот в чем дело. Оказывается, мы вступили в расположение деревни, не заметив этого. Я объяснил, что если мы нарушили их покой, то сделали это не умышленно и просим извинить нас, чужеземцев.
Предводитель воинов был явно польщен тем, что белые люди, прибывшие издалека, разговаривают с ним с таким почтением.
— Вот он,— парламентер показал в сторону отодвинутого нами чудища возле хижины,— он все видит и все сообщает.
Человек, разумеется, хитрил. Кто-то из жителей заметил нас и оповестил деревню.
— Ну тогда он, конечно, сообщил и о том, что мы не питаем к вам вражды, что мы хотели только переночевать, но не знали, что тут рядом деревня...
— Да,— с достоинством произнес африканец,— нам известно об этом.
