— Ее поднимают тонкой нитью или, может быть, рыболовной леской, — шепчу я Фредерику, а он равнодушно пожимает плечами.
После того как конец веревки скрывается в кроне дерева, мальчик, выслушав наставления факира, хватается за веревку и начинает взбираться по ней.
Зрители вскрикивают в изумлении, когда он, перебирая руками, добирается до верха и исчезает в листве.
Факир смотрит на дерево, ходит по сцене и кричит что-то мальчику — очевидно, чтобы он спускался с плодом.
Но тут сверху раздаются крики, листва содрогается, словно на дереве происходит борьба.
Оттуда что-то падает, и все зрители, в том числе и я, ахают.
Это не плод, а рука ребенка.
Джинны, стерегущие плод, явно кровожадные демоны.
Потом падает еще что-то, это нога.
Вскрикивает женщина.
Я начинаю истерически хохотать, а Фредерик берет меня под руку и шепчет:
— Не надо.
Он прав, это невежливо, и я приглушаю смех.
На сцену сыплются остальные части тела, последней падает голова. Нервы зрителей на пределе, они впились глазами в корзину, куда сложены фрагменты тела.
Старик подходит к ней, заглядывает внутрь и скорбно качает головой. Склонившись над корзиной, он начинает играть на флейте.
Через некоторое время оттуда появляется волосатая макушка, а потом голова.
Это мальчик. Швы и свежая красная рана вокруг шеи указывают на то, что голова была пришита к туловищу. Когда он медленно вылезает из корзины, мы видим, что его руки и ноги также пришиты к торсу.
Когда мальчик наконец полностью выбирается из корзины и бежит со сцены, факир кричит ему вдогонку, что он не выполнил задание.
Зрители громко аплодируют, и на сцену летит град монет; мы трое также не скупимся на вознаграждение.
— Смешно, — говорю я своим компаньонам, когда мы ждем, чтобы рассеялась толпа.
— Вам не понравилось? — спрашивает Фредерик.
— Конечно, нет. Мальчик залезает на дерево, потом спускается с другой стороны ствола, разрисовывает себя и через лаз под сценой забирается в корзину, в которой есть отверстие.
Фредерик смотрит на сцену.
— Я не был бы столь категоричен. Сцена приподнята над землей достаточно высоко, так что вы можете видеть, что под ней. Мы видели бы, как мальчик поднимается наверх.
— Зеркала. Все делается с помощью зеркал.
После того как факир и мальчик собирают монеты на сцене и уходят, я бросаюсь туда, чтобы доказать свою точку зрения.
Я хватаю корзину и поднимаю ее. В дне нет отверстия, а также в полу сцены под ней. И нигде нет зеркал.
— Двойник, — объявляю я. — В корзине сидел двойник мальчика. Ребенок мог легко свернуться калачиком внутри…
Фредерик берет меня под руку и решительно уводит со сцены.
— Вы самая настырная женщина, каких я только знаю.
— Мне нужно осмотреть дерево.
— Идемте отсюда, пока факир не произнес магическое заклинание и не превратил вас в мышь.
— Мышь? Я по крайней мере заслуживаю быть тигрицей.
38
На обратном пути в отель Фредерик велит кучеру остановиться у рынка.
— Вы там получите удовольствие, — уверяет он нас.
Мы расходимся и бродим по рынку, рассматривая экзотические товары: драгоценные камни и декоративные ткани, шелк, такой легкий, что кажется, он будет парить в воздухе, и духи, усиливающие любовное влечение.
Сара выбирает духи с возбуждающими свойствами, Фредерик заглядывает в ювелирные магазинчики, а я иду в лавчонку, где продают прохладные лимонные и мятные напитки.
Я проявляю сдержанность и не позволяю себе набрасываться на красивые вещи — мой саквояж предназначен для удовлетворения моих потребностей, а не желаний.
Я иду с бутылкой лимонада и вдруг впервые с тех пор, как уехала из Америки, вижу американские деньги — продавец шелка носит их в виде украшения.
Он неплохо говорит по-английски и объясняет мне, что американские золотые монеты очень популярны в Коломбо как украшения и высоко ценятся.
— Как деньги они не очень в ходу.
Я уже заметила это. Когда я предъявила доллары в качестве оплаты по счетам, мне сказали, что их примут с шести-десятипроцентной скидкой. Золото есть золото, но американское золото дисконтируется, когда им оплачивается счет! Но не когда носится.
— В ювелирных лавках охотно берут американские двадцатидолларовые золотые монеты, и даже по цене выше номинала, — говорит продавец шелка.
Поступают же с ними однотипно: вставляют в них кольцо и вешают на цепочку для часов как украшение. Как мне говорят, по цепочке для часов судят, сколь богат владелец ювелирной лавки. Чем богаче торговец, тем больше американских золотых монет болтается на его цепочке.
Я обратила внимание, что у некоторых мужчин таких монет до двадцати штук. Женщины предпочитают более элегантные драгоценности.
Уступая дорогу группе детей, бегущих мне навстречу, я вхожу в боковой проход, огибаю какую-то лавчонку и направляюсь в магазин шелковых тканей. В этот момент ко мне подходит человек:
— Bonjour, Mademoiselle, nous devons parler.[29]
Это европеец, моряк. Он вышел из-за угла магазина. Одет неряшливо: брюки в черных угольных пятнах, ботинки стоптаны, а нестираная рубашка пропитана потом и залита ромом. Под сдвинутой набекрень матросской бескозыркой копна темных волос. Нечесаная борода завершает портрет мореходца, каких множество слоняется по кабакам в портах всего мира. Такие нигде не могут найти пристанище, поскольку повсюду прославились грехами различной тяжести.
— Я не говорю по-французски, — лгу я и поворачиваюсь, чтобы уйти от него.
— Эй, постой! Я думал, ты фрэнчуха. — Он переходит на кокни лондонских работяг.
То, что я повернулась к нему спиной и ухожу, его не останавливает.
— Пойдем выпьем, и я покажу тебе свою татуировку. Она танцующая.
Вдруг между мной и им встает Фредерик:
— Ты ошибся. Топай отсюда подобру-поздорову.
Моряк злобно смотрит на него:
— Кто ты такой, чтобы приказывать мне?
— Ты узнаешь, когда я отделаю тебя так, что ты будешь валяться в сточной канаве до прихода полиции.
Рука моряка тянется к рукоятке ножа, висящего на поясе. Он окидывает противника оценивающим взглядом.
Фредерик не спускает с него глаз и с ухмылкой постукивает тяжелой тростью по земле. Трость служит хорошим оружием самообороны — набалдашником можно нанести сильный удар, не говоря уже о
