– Думаю, что со следователями по делу об убийстве я вела бы себя осторожнее, – сказала Хейверс. – Особенно, если бы оказалась, как это стало известно, последней, кто видел труп до того, как он превратился в труп.
– Она ничего не сделала. Она просто сбежала. И у нее была на это причина, если хотите знать правду.
– Ее-то мы и ищем.
– Отлично. Потому что я рвусь сообщить ее вам. К ним вновь присоединилась Габриэлла Пэттен.
Она встала в дверях гостиной, как картина в раме – черные леггинсы, расшитый тропическими цветами топ на бретельках и черный прозрачный блузон; когда она двинулась к дивану, свободный блузон стал подрагивать и колыхаться. Расстегнув изящные золотые застежки, Габриэлла скинула черные сандалии и, забравшись на диван с ногами, разместилась в уголке. Розовый лак на ее ухоженных ногтях был одинаковым на руках и ногах. Она бегло улыбнулась Моллисону.
– Ты чего-нибудь хочешь, Габби? Чаю? Кофе? Колы?
– Мне достаточно и того, что ты здесь. Такая пытка переживать все это снова. Слава богу, ты остался. – Дотронувшись ладонью до места рядом с собой, она спросила: – Сядешь со мной?
Вместо ответа Моллисон уселся на диван на очень точно выбранном расстоянии в восемь дюймов от Габриэллы: достаточно близко для того, чтобы оказывать поддержку, находясь в то же время вне пределов ее досягаемости. Интересно, для кого эта демонстрация – для полиции или Габриэллы. Сама она как будто этого не замечала. Расправила плечи, выпрямилась и сосредоточила свое внимание на полицейских, тряхнув мягкими кудрями, падавшими ей на плечи.
– Вы хотите знать, что случилось в среду вечером, – сказала она.
– С этого можно начать, – отозвался Линли. – Как и с того, что было раньше.
– Рассказ будет коротким. Кен приехал в Спрингбурн. Мы страшно поругались. Я уехала. Я понятия не имею, что случилось потом. В смысле, с Кеном. – Вытянув руку вдоль спинки дивана, она положила голову на руку и наблюдала, как сержант Хейверс шуршит своим блокнотом, – Это необходимо? – спросила она.
Сержант Хейверс продолжала шуршать. Нашла нужную страницу и, лизнув кончик карандаша, застрочила в блокноте.
– Я спрашиваю… – начала Габриэлла.
– У вас произошла ссора с Флемингом. Вы уехали, – бормотала, записывая, Хейверс. – В котором часу?
– Вам обязательно записывать?
– Это наилучший способ сохранить достоверность показаний.
Габриэлла посмотрела на Линли, ожидая, что он вмешается.
– Так что же относительно времени, миссис Пэттен? – спросил он.
Она помолчала, нахмурясь и по-прежнему глядя на Хейверс.
– Точно сказать не могу. Я не смотрела на часы.
–Ты позвонила мне около одиннадцати, Габби, – подсказал Моллисон. – Из телефонной будки в Большом Спрингбурне. Значит, ссора должна была произойти до этого.
– А когда приехал Флеминг? – спросил Линли.
– В половине десятого? В десять? Я точно не знаю, потому что гуляла, а когда вернулась, он уже был там.
– Вы не знали, что он приедет?
– Я думала, что он летит в Грецию. С этим… – она аккуратно расправила черный блузон, – со своим сыном. Он сказал, что у Джеймса день рождения, и он хочет восстановить с ним отношения, поэтому они летят в Афины. А оттуда – отправляются в плавание на яхте.
– Восстановить с ним отношения?
– Они не ладили.
– И каков же был источник их разногласий? – спросил он.
– Джеймс не мог смириться с тем, что Кен оставил его мать.
– Это вам Флеминг сказал?
– В этом не было необходимости. Джеймс был воплощенная враждебность, и не нужно иметь познаний в детской психологии, чтобы понять, почему он так относился даже к собственному отцу. Дети всегда цепляются за призрачную надежду, что их родители могут вновь воссоединиться. Ну а я же разлучница, инспектор. Джеймс обо мне знал. Знал, кем я прихожусь его отцу. Ему это не нравилось, и он давал отцу понять это всеми доступными ему способами.
– Мать Джимми говорит, что мальчик не знал о намерении отца жениться на вас. Она говорит, что никто из детей не знал, – сказала Хейверс.
– В таком случае, мать Джеймса кривит душой, – сказала Габриэлла. – Кен сообщил детям. И Джин тоже.
– Это по вашим сведениям.
– На что вы намекаете?
– Вы присутствовали, когда он говорил об этом своей жене и детям? – спросил Линли.
– У меня не было ни малейшего желания публично получать удовольствие от того, что Кен решил
