ударить, вернее, полоснуть ножом.
— Он, наверное, даже не успел понять, что умирает?
— Скорее всего не успел. Должен тебя огорчить, но при нем не нашли послания, написанного кровью.
— Людям свойственно тешить себя надеждами. А что нашли в карманах?
Новак протянул ему пластиковый пакет. Заглянув внутрь, Бэнкс увидел бумажник Темплтона, несколько полосок жевательной резинки, швейцарский складной армейский нож, удостоверение, шариковую ручку и блокнот.
— Можно? — спросил он, указывая на блокнот.
Новак протянул ему резиновые перчатки, а затем подал блокнот. Разбирать написанное было трудно, поскольку Темплтон делал записи второпях, в полутьме. Имени убийцы в блокноте точно не было. И никаких записей со вчерашнего вечера, когда он уже знал, что отправится в Лабиринт на охоту. Позже Бэнкс еще раз просмотрит блокнот и попытается найти в нем подтверждение мысли, что Темплтон следовал какой-то собственной теории.
— Спасибо, — поблагодарил он Новака, возвращая блокнот. — Что доктор Бернс, уже закончил?
— Он где-то здесь.
Приглядевшись, Бэнкс увидел доктора, одетого в темно-синий плащ, на другом конце площади. В руках у него была записная книжка, в которую он время от времени заносил какие-то сведения. Бэнкс направился к нему.
— Старший инспектор Бэнкс! — приветствовал его доктор. — Чем могу быть полезен?
— Надеюсь кое-что от вас услышать.
— Пока, к сожалению, известно немногое, — устало произнес Бернс. — Потерпите, пока его положат на стол доктора Уоллес.
— Но основные выводы? Ему ведь перерезали горло, так?
— Да, вероятнее всего, — со вздохом подтвердил Бернс.
— Убийца действовал сзади?
— Да, это подтверждает и сержант Новак на основании картины крови, разлившейся по одежде и мостовой.
— Убийца левша или правша?
— Не берусь сказать с уверенностью. Дождитесь вскрытия, хотя, честно говоря, и оно не сможет дать однозначного ответа на этот вопрос.
Бэнкс разочарованно хмыкнул:
— А оружие?
— Очень острое лезвие. Бритва или скальпель, что-то в этом роде. Не обычный нож. Даже при поверхностном осмотре ясно видно, что разрез глубокий. Он умер от потери крови. Лезвие перерезало сонную артерию, яремную вену, дыхательное горло. Так что, как вы сами понимаете, надежд у бедняги не было никаких.
— А как, по-вашему, это произошло?
— Я знаю об этом столько же, сколько и вы. Но, как мне известно, у вас имеется свидетель.
— Да, — подтвердил Бэнкс. — Челси Пилтон. Она-то видела, как это произошло. Я как раз еду поговорить с ней.
— Вот она вам и расскажет. Он, видимо, шел за ней.
— Зачем? Чтобы предостеречь, защитить?
— А может, напасть…
— Кев Темплтон — убийца, орудовавший в Лабиринте? — Бэнкс отказывался в это верить, хотя именно он первым озвучил такую версию. — Я так не думаю, — твердо сказал он.
— Я считаю нужным проверить в ходе расследования все возможные варианты, — пожал плечами Бернс.
— Понятно, — кивнул Бэнкс. — Да и мы тоже.
Снова в памяти всплыло расследование, которое Энни вела в Уитби. Горло Люси Пэйн, найденной в инвалидной коляске, было перерезано острым лезвием, бритвой или скальпелем — орудием, аналогичным тому, которым был убит Темплтон.
— Доктор Уоллес скоро приступит к вскрытию, — обнадежил Бэнкса старый врач, — и уж она-то даст ответы на интересующие вас вопросы.
— Это верно, — кивнул головой Бэнкс. — Ну спасибо, доктор. Поеду в больницу беседовать со свидетельницей.
По пути к машине он обдумывал случай с Люси Пэйн. Бэнкс решил, что с утра позвонит Энни в Уитби — сейчас она наверняка спит — и тогда они смогут обсудить подробности обоих убийств.
Но Энни не спала. Если бы Бэнкс позвонил ей прямо сейчас, она непременно поговорила бы с ним о расследовании. Какой-то звук прервал ее сон, и она долго лежала в кровати, не шевелясь и напряженно слушая тишину, пока не убедилась, что разбудил ее треск пересохшей древесины старого дома. «А что еще могло меня разбудить?» — размышляла она. Эрик явился в гости? Или Фил Кин, когда-то изнасиловавший ее, вернулся? Ну нет, ее жизнью не будет управлять страх, этого она не допустит.
Чувствуя, что больше не уснет, Энни встала и направилась в кухню. Во рту у нее пересохло, и она вспомнила, что прошлым вечером одна приговорила почти целую бутылку австралийского сухого вина «Совиньон блан». А ведь это входит в привычку…
Энни посмотрела в щель между занавесками на черепичные крыши, перевела взгляд на гавань вдалеке: луна словно застыла на поверхности воды. Она часто думала, что лучше бы ездить ночевать домой, в Харксайд, но ей так нравилось море. Оно напоминало о детстве, прошедшем в приморском городке Сент-Айвс в Корнуолле, долгие прогулки вдоль скал с отцом, который то и дело останавливался, чтобы зарисовать ржавые орудия земледелия или особо живописные скалы, а она в это время развлекала себя как умела. Именно тогда она научилась создавать свой собственный мир — место, куда она могла скрыться на время от разочарований и неприятностей. В ее памяти сохранилась лишь одна прогулка с матерью — та умерла, когда Энни было всего шесть лет. Они долго тогда брели по извилистой каменистой тропе, мать держала Энни за руку, потому что пронизывающий ветер едва не сбивал их с ног, и рассказывала маленькой дочери о городах, куда они обязательно поедут: о Сан-Франциско, Марракеше, о красотах Ангкор-Вата, гигантского храмового комплекса в Камбодже. Как и многому в жизни Энни, этому не суждено было сбыться.
Чайник отключился, Энни залила кипятком пакетик с жасминным чаем. Когда чай заварился, она подцепила пакетик ложкой, насыпала сахару и с чашкой в руке опустилась на стул, не отрывая взгляда от моря, подернувшегося легкой рябью; над мерцающей лунной дорожкой видны были слоистые сине-черные облака.
Сидя в тишине и наблюдая за ночной жизнью, Энни почувствовала непонятную, странную связь с молодой женщиной, приехавшей в Уитби восемнадцать лет назад. Была ли это Кирстен Фарроу? Энни конечно же не могла простить убийства, но в душе соболезновала ей. Если это действительно была Кирстен Фарроу, то у нее был мотив: только так она могла нанести ответный удар человеку, приговорившему ее к жизни, похожей на смерть. Есть такие телесные и духовные травмы, которые ввергают человека в мир, где не существует ни правил поведения, ни норм этики и морали, — в этом мире, как говорили древние, живут чудовища. Эта молодая женщина оказалась там. Энни тоже когда-то очутилась на краю страшного мира и заглянула в его влекущую, но жуткую пропасть — этого оказалось достаточно, она не сделала шага в бездну.
У Энни было такое чувство, будто она находится на важном жизненном перепутье и не знает, в каком направлении идти: надписи на указателях либо заляпаны грязью, либо стерты. Она не доверяла себе, когда ее тянуло к мужчине, она запуталась, стала пить, а потом очутилась в кровати у двадцатилетнего мальчишки. Какие бы демоны ни влекли ее по неправедным путям, надо держаться, надо строить планы на будущее. Может быть, ей даже понадобится чья-то помощь, хотя от одного предположения об этом она мысленно съеживалась и панически содрогалась. Однако с чужой помощью она, вероятно, сумеет
