— Соседка как-то днем их слышала, точнее — слышала ее.
— Ну же! Кто он?
— Ну, он из тех… из высоких лесорубов, которые носят фланелевые рубашки и живут за городом. Ему лет двадцать девять — тридцать. Приходит раз в неделю или раз в месяц. Ну, просто обрабатывает женщину, а потом уходит.
— А это… не извращение? Как-то странно?
— А по-моему, наоборот, очень мило.
— Хотя ведь они ему платят.
— Ну да, но он не обязан заниматься именно этим! Я слышала, все началось с того, что он развозил по городу рождественские елки и дрова для камина, а в одном доме жила женщина, которая передвигалась на инвалидной коляске, ну, так все и вышло.
— А мне кажется, он извращенец и просто использует этих несчастных..
— Я тоже так подумала… Но на самом деле все не так. Он должен быть нежным. Крепким, но нежным. У многих из них хронические боли, суставы плохо работают, больной позвоночник… сама можешь представить, какие могут быть проблемы.
Конни нервно побарабанила ногтями по столику с инкрустацией, который она отыскала… ну, неважно где: то ли на Портобелло-роуд в Лондоне, то ли на рю Жакоб в Париже.
— Все-таки я считаю…
Зазвонил интерком.
— Конни, — послышался нетерпеливый голос ее мужа, — когда эти ребята явятся, отправь их на крышу. Немедленно.
— Есть, сэр, масса Супруг. — Она вернулась к телефонному разговору: — Я думаю, он их использует.
— Конни, раньше я тоже так думала.
— А потом?
— Я его увидела.
— Как? — У нее перехватило дыхание.
— Я с ним говорила.
Она ощутила зависть.
— Говорила?
— Он очень славный. Такой понимающий. И пожалуй, даже скромный.
— А он… ну, у него постоянные женщины?
— Звучит как-то отчаянно, Конни.
— Так и есть.
— А что случилось с тем парнем, который у тебя был?
— Он начал догадываться насчет Билла… насчет того, как много у него денег.
— А что… ну, ты понимаешь… как у тебя дела с Биллом?
— Я его правда люблю. Но видишь ли… я тебе никогда не говорила, что каждое утро он писает в ванну?
— Господи боже ты мой.
— Пока он чем-то интересуется, например очередной сделкой или почему какая-нибудь компания не так ведет себя на рынке, он еще сносный. Как, например, сейчас. А вообще я стараюсь его подбодрить, понимаешь, заставить его что-нибудь сделать! Иначе я…
— Иначе тебе придется купить себе инвалидное кресло!
— Никому больше не говори про этого парня! Я серьезно! А то скоро про него напишет журнал «Нью- Йорк», все обо всем узнают, и тогда пиши пропало.
— Не скажу, обещаю.
— Ты знаешь, как с ним встретиться?
— Конечно. Он заходит в наш дом.
— Когда в следующий раз? Я хочу… — Она услышала жужжание домофона. — Извини, мне надо открыть гостям. Погоди.
На крышу можно подняться на отдельном лифте прямо из их квартиры. В свое время она на этом настояла, чтобы не пользоваться общим лифтом, где постоянно находился лифтер, а она любила подниматься на террасу в купальнике, чтобы позаниматься физическими упражнениями или позагорать. Домофон снова зажужжал; она открыла дверь и с удивлением увидела пятерых мужчин в деловых костюмах и с портфелями. Один из них был невысокий старик по имени Эллиот, она видела его несколько лет назад.
— Похоже, вы, ребята, затеяли вечеринку на широкую ногу, — заметила она, пока он вежливо пожимал ей руку. — Но вероятно, девушки на нее не приглашены.
Эллиот довольно улыбнулся.
— Ваш муж — значительная персона, — заявил он. — И я очень ценю его дружбу.
— Билл на крыше с каким-то мистером Ченом, который приехал из Китая.
Эллиот глянул ей прямо в глаза:
— Миссис Марц, уверяю вас, мы прекрасно знакомы с мистером Ченом.
Она провела их в глубь квартиры и потом по коридору, к другому лифту, посмотрела, как они в него садятся, потом вспомнила: жиголо для инвалидок — и заспешила обратно к телефону.
31
Самая долгая поездка в ее жизни. Они тащились по какому-то бруклинскому проспекту, она так решила, потому что машины то и дело останавливались и вокруг слышались гудки и сирены; затем они ехали по каким-то ухабам, а потом она услышала рев моторов и жуткий запах дерьма. Через несколько секунд фургон остановился и въехал в гараж. Сейчас она просто ждала. От напряжения у нее ныла шея. Но больнее всего было от клейкой ленты на глазах. Лента прилипла к бровям и ресницам и натягивалась всякий раз, когда Цзин Ли моргала. Она почувствовала, что мотор фургона выключили, и услышала, как открылась и захлопнулась передняя дверца, а потом скользнула в сторону боковая.
— Отлично, — сказал ей голос, тихий, злобный и непреклонный, — теперь я тебя вытащу. Не брыкайся.
Она и хотела бы, но не было сил.
— Кивни, чтобы я видел, что ты меня поняла.
Она так и сделала; край ведра стукнулся ей в грудь.
Она почувствовала, как его большие руки хватают ее, точно мешок, и волокут по металлическому полу фургона.
Потом он поднял ее и понес, упираясь плечом ей в живот. Он нес ее, как ей показалось, куда-то вниз. Она слышала скрип. Странный запах химикатов разъедал ей ноздри, от него тошнило.
Он опустил ее на кровать или на диван.
— А ты легкая, — произнес он. Она не поняла, к чему он это сказал. — Не двигайся, мне надо кое-что с тобой сделать.
Она вся напряглась, ожидая самого худшего. Но он только опоясал ее чем-то металлическим и тяжелым. Она слышала, как щелкнул ключ.
— Сейчас сниму с тебя ведро.
Она почувствовала, как с ее одежды и волос сдирают ленту, потом с нее стащили ведро.
Его пальцы ощупали ей лицо, и она стала биться и плакать.
— Эй! Я просто снимаю ленту у тебя со рта!
Она заставила себя не шевелиться. Ее сильно тошнило от химикатов. А может, от его близости. Она чувствовала, как он отлепил ленту от ее щек и губ. Кожу в этих местах жгло. Она подвигала лицевыми мускулами.
